— Ты не нажимай на него так сильно, — театральным шепотом посоветовал Алекс. — Сначала первое свидание, цветы и коробки конфет — Томми любит сладкое, а потом уж можно и про штаны разговор заводить.
Карла не выдержала и рассмеялась.
— Они у него грязные, — попытался объяснить Кит. — Я имел в виду, у меня новые чехлы, а он в грязи по уши…
Карла хохотала все громче, Алекс улыбался, а Томми попытался отряхнуть джинсы, посмотрел на свою измазанную ладонь и спросил:
— Я что, весь такой?
— Я даже не уверен, что тебя пустят в кинотеатр, — ответил Кит.
Что-то скрипнуло и сдвинулось. Словно тонкий слой целлофановой упаковки разошелся и треснул пополам.
Киту потом приходило в голову странное сравнение: будто это лопнули упаковки, в которые и он сам, и Томми Митфорд были завернуты с самого рождения.
Глава 4
Золотые львиные морды раскалены до белизны. Блики бьют Томми в глаза. Щит не помогает — голову нужно держать высоко. Утомленный жарой, Томми держится стойко, а по спине ползут едкие капли пота. Перед рядом воинов, выстроенных для смотра, ходит Кит Хогарт — он в джинсах, футболке. Но львиные морды… откуда эти золотые львиные морды. Шлем съехал Томми на глаза.
Мучительно, словно от этого зависит вся жизнь, изнемогая от жары, Томми вспоминает: легат? Лавагет?
Нет, все не то… не легат, не лавагет… Кто же ходит перед ним в обличие Кита Хогарта? Кто держит его на изнуряющем солнце и слепит львиными мордами?
Прелат?
Нет, это что-то совершенно другое. Думай, Томми, думай. От этого зависит все — жизнь в пыльном походе к северным германским горам. Думай, иначе в самый ответственный момент порвется ремешок калиги, и ты грохнешься на землю, не успев прикрыться щитом, и короткий меч выпадет из руки, а германский топор войдет точно между глаз и с хрустом, раскачавшись, выйдет обратно, с пылающим алым острием…
Кто он? Легионер? Нет… Центурион? Декурион?
Алый плащ.
Подсказка была в пьесе Минди. Вспомни, Томми, иначе…
Жара, какая жара сегодня в Риме…
Так тяжело думать, так тяжело напрягать память… И вдруг Томми осенило: ну конечно же! Децимация! Вот и выход из сложившегося положения. Каждому десятому — снести голову одним взмахом меча.
И все будет хорошо. Раскроются германские горы, топор останется в мозолистой руке, Томми не потеряет свой меч, а принцепс накинет на раздражающие золотые морды спортивную куртку, и станет спокойно, прохладно и тихо.
Солнце погасло.
Томми открыл глаза. Видимо, за окном ночь, все еще ночь, а он никак не может выпутаться из долгого изнуряющего сна, наполненного бредом по милости высокой температуры.
К трем часам она обычно поднимается под сорок. Быстрее бы все закончилось, подумал Томми, брезгливо сбрасывая влажное от пота одеяло.
Некоторое время он лежал на спине, наслаждаясь прикосновением свежего воздуха к коже, а потом замерз и пришлось поднимать чертово промокшее одеяло, переворачивать и пытаться согреться.
Томми надеялся, что матери не придет в голову заявиться с инспекцией, горячим чаем и парой пилюль. Она неизменно сопровождала эти визиты пояснением:
— Я не сплю из-за тебя третью ночь. У меня жутко болит голова. Доктор запретил мне нарушать режим сна, потому что бессонница влияет на мое давление…
— Прости, — хрипел Томми, страдая от чувства вины.
— Ничего, — говорила миссис Митфорд, — ты мой милый мальчик, ты заболел, я готова умереть от головной боли, но буду рядом.
— Не надо умирать. — Томми сворачивался в клубок. — Иди спать.
Он старался, чтобы этот совет прозвучал ласково, но про себя кричал: «Вали спать, черт бы тебя побрал! Не издевайся ты надо мной, старая сука!»
— Я посижу с тобой, — отвечала миссис Митфорд. — Ничего.
Томми скрипел зубами.
Угораздило же так простудиться. К досаде за собственный идиотизм, который подсказал отличную идею: щедро смочить грязные джинсы ледяной водой из реки и после шататься в таком виде по городу, прибавлялся стыд за произошедшее в кинотеатре.
Стыд и скрытое, робкое чувство, нашептывающее: ну и что плохого, Томми? Что такого страшного в том, что твой бред наполнен одним Китом Хогартом?
Хогарт фигура примечательная, ты так долго хотел дружбы с ним, ты ходил на эти чертовы тренировки и часами пялился на то, как он бегает по полю.
Зачем ты это делал, Томми? Неужели затем, чтобы потом испугаться и мучиться угрызениями совести?
Нужно было спросить себя раньше — почему ты ходишь на эти тренировки?