– И чему ты так радуешься? – с угрожающим вызовом начала я.
Он успел ответить раньше, чем я продолжила своё наступление.
– Тому, что встретил тебя, – и успел добавить: – Ты очень красивая.
– Что?
Вот какая невероятная сила заставила его сказать именно эти слова, полные неописуемого вранья? Уж я представляю, какая была хорошенькая тогда: злая, растрёпанная, зарёванная, метающая костыли в пустом тренажёрном зале!
Но они подействовали. Будто всё расставили по местам и вернули мне способность соображать.
– Отвернись! – мрачно велела я и потом кое-как поднялась с пола. – Спасибо!
– За что? – удивился он.
– За то, что не дал мне умереть в одиночестве, – прорычала я в ответ.
Не очень-то приятно, когда кто-то застаёт твою истерику, твоё унижение. И потом… какое нелепое, безжалостно-безумное сочетание – инвалидная коляска, неподвижные, ничего не чувствующие ноги и крепкие плечи, сильные руки, симпатичное лицо, стремительный, рвущийся куда-то взгляд!
2
Он всегда оставался весёлым, насмешливым, любил дурачиться, и иногда казалось, будто к самому себе, ко всему, что с ним произошло и происходило, он относится несерьёзно, с усмешкой. А мне больше не хотелось махать руками, бить посуду и орать, и я поверила, реально поверила, что скоро со мной всё будет нормально, что до выписки я вполне дотяну и даже не сойду с ума. И всё благодаря ему. Ванечке. Ване.
– Ты почему на меня так смотришь? – спросил он.
Я, действительно, уже довольно долго рассматривала его лицо.
– Как?
– Пристально.
– Просто разглядываю.
Ну я же не могла ему рассказать, о чём думала на самом деле. А думала я о том, что, без сомнений, он мне очень нравился, и что было бы просто замечательно, если бы он окончательно поправился, и что лично я на его месте давно бы сдохла от тоски и безнадёжности. Но он улыбался, поэтому я тоже старалась казаться беззаботной.
– Я же никогда раньше тебя не видела.
Он повернул голову, предложил на полном серьёзе:
– Тогда давай теперь ещё и в профиль?
– Лучше со спины, – возразила я, тоже абсолютно серьёзно. – У тебя очень одухотворённый затылок.
Тут по асфальтовой дорожке окружавшего больничный комплекс небольшого парка зацокали каблучки, и появилась моя распрекрасная подружка Вера.
– Привет! – воскликнула она подозрительно вдохновенно.
– Привет, – ответила я. – Знакомься, это Ваня.
– Вера, – почти пропела она и одарила обалдевшего Ваньку улыбкой супермодели – она умела. – Санёк, ты вообще долго ещё собираешься здесь валяться? – обратилась уже ко мне. – Мне же проходу не дают. Все беспокоятся о твоём здоровье.
У Веры всегда имелась в запасе куча новостей и тем для разговоров, но она сдерживала рвущийся с языка поток слов, боясь ляпнуть что-нибудь неподходящее. Собственно, она никогда не пасовала перед парнями, скорее даже наоборот, чувствовала себя весьма уверенно, потому что любила находиться в центре внимания. А то, что парни на неё повышенное внимание всегда обращали – в этом никто никогда, увидев её, не засомневался бы.
Но сейчас необычные обстоятельства знакомства Веру немного смущали, и Ваня как-то догадался об этом, поспешил откланяться. И как только он скрылся из вида, Верину рекламную улыбку словно водой смыло.
– Что с ним? – невесело поинтересовалась она, глядя Ване вслед.
– Разбился. На мотоцикле.
– Жалко, – вздохнула она громко и искренне. – Такой чудесный мальчик. – Потом добавила: – Да вообще жалко. Хотя он, вроде, такой весёлый.
– А что ещё, по-твоему, делать? – не удержавшись, с вызовом воскликнула я. – Плакать?
3
Наконец настал великий день – меня выписали. Казалось бы, кричи «Ура», пой, пляши и радуйся жизни. Да! Только гипс с моей ноги пока не сняли, а попробуй – попляши в гипсе. Конечно, со временем я все-таки рассталась с ним и не расстроилась при этом не капли. Наше прощание вообще оказалось коротким – да нафига он мне сдался! Но и тогда у меня не появилось возможности бегать, прыгать и даже, просто, твёрдо ходить по земле.
Счастье растянулось, как резиновый шнур, и стало тоненьким-тоненьким, почти незаметным. Но как только мне удалось избавиться от надоевшего гипса, я, прихрамывая, словно подстреленная птичка, полетела в больницу. Зачем? Неужели так трудно догадаться!
– Привет, красавчик! – воскликнула я и плюхнулась на стул, обленившаяся и ослабевшая нога ещё не была готова к подобным полётам.
– Красавчик? – переспросил Ваня. – Что-то новенькое.
– Чистая правда, – поклялась я. – Все говорят: «Какой симпатичный мальчик!»
– И..? – сурово потребовал продолжения Ваня.
Но я же не ставила многоточия! Я сказала все, что хотела сказать.
«И…» Что он желал услышать? То, что другие обычно добавляют к произнесённым мною словам? «Такой симпатичный, а калека! Такой симпатичный, но несчастный!»
Я первый раз увидела в его глазах то, что совсем недавно все могли без труда прочесть в моих. Я сходила с ума, злилась и впадала в отчаяние из-за одной несчастной ноги, хотя прекрасно понимала, что обязательно поправлюсь, никуда я от своего выздоровления не денусь. А каково было ему, когда он узнал, что больше не сможет ходить?
Я даже не желаю представить себя на его месте. Не хочу. Мне тревожно и страшно. Правда не хочу. Даже если с моей стороны это эгоизм и слабость.
Зато представлять Ваню без коляски – как он стоит, как идёт, как мы вместе идём – у меня просто прекрасно получается.
К черту «и…»!
– А у нас на даче клубника созрела, – сообщила я и вынула из пакета лоток с ягодами. – Держи. Это тебе.
Я сама их выбирала, из целого ведра. Ровные, крупные, краснобокие, одуряюще ароматные.
– О-о-о! – увидев ягоды протянул Ваня.
– Ешь!
В жизни всегда найдётся что-то упоительно сладкое.
Но тут появилась медсестра, сообщила:
– Ваня, тебя врач ждёт.
– Сейчас, – кивнул он ей и вопросительно глянул на меня, а я, беззаботно улыбаясь, предупредила:
– Чтобы все съел. Завтра приду и проверю.
Он тоже улыбнулся. Но вовсе не беззаботно.
– А меня завтра здесь не будет. Тоже выписывают.
Я только что встала со стула и тут же опять села.
– Почему выписывают? – уточнила недоумённо. – Вот прямо так? И ничего нельзя сделать?
– Не знаю, – стараясь показаться спокойным, ответил Ваня, пожал плечами
– Но ведь другие же вылечивались! – воскликнула я. – Есть же какие-то способы! Все, что угодно, можно вылечить, – я правда в подобное очень-очень верила. – Нужно только захотеть.
– Я хочу, – совсем тихо произнёс Ваня и посмотрел так, так… не знаю я, как это выразить словами.
– Я тоже хочу, – мой голос почему-то задрожал, а в горле появился тугой и острый комок.
Мы молча смотрели друг на друга. Не знаю, о чём думал Ваня, а я ни о чём не думала – не могла – изо всех сил сдерживала слезы. Потому что и плакать я тоже не могла. Перед ним. Ведь получилось бы, будто по нему, будто я отказалась от надежды, от слов, которые только что говорила сама. И это тревожное мгновение слишком уж затянулось.
Оно не было приятным, оно было пустым и бессмысленным. И я поскорее избавилась от него, подскочила со стула, махнула рукой поджидавшей немного в сторонке медсестре и опять повернулась к Ване:
– Ну пока. Я полетела! – и улыбнулась своим же словам. «Полетела» звучало слишком громко для моей прихрамывающей походки. – Тогда в ближайшие дни жду тебя в гости. Мама с папой будут очень рады.
Мы уже давно выяснили, что живём чуть ли не в соседних улицах. Странно, почему мы не познакомились ещё до того, как попасть в больницу.
– Я постараюсь, – пообещал Ваня.
– Не постараюсь, а непременно, – решительно поправила я. – Не завтра, так послезавтра. А не то я сама к тебе припрусь. – И опять повторила. – Пока.
Вообще-то мне очень хотелось чмокнуть его хотя бы в щёку, но медсестра с такой пристальной подозрительностью пялилась на нас, будто прекрасно понимала, чего я желаю, и считала, что всего один чисто дружеский поцелуй способен свести на нет все лечебные процедуры. Поэтому я всего лишь потрепала Ваню по волосам.
Он поймал мою руку, стиснул пальцы. И я еле удержалась, чтобы не закусить губы, не сглотнуть показательно и не шмыгнуть носом. Я, наоборот, улыбнулась, переспросила ещё раз:
– Ты приходи. Ладно?
– Приду, – пообещал Ваня.
И он действительно пришел, то есть приехал. Я бы, если честно, не решилась – вот так одной, на коляске. А он… он вообще абсолютно бесстрашный. Мой Ваня.
Плюхантий настороженно косился и невинно зевал, а у моих родителей не было печальных и жалостливых глаз. И все-таки, когда мы остались одни, мама не выдержала и с тяжёлым сочувственным вздохом произнесла:
– Жалко парня.