Много после этого было у меня полётов и малых и больших, трудных и не очень, но этот первый, будничный, самый обыкновенный, рядовой — я помню всю жизнь.
И тебе, читающему эти строки старого пилота и мечтающему о полёте, я желаю того же: пусть твой первый полёт будет самым обычным, обыкновенно — будничным, без острых ощущений и передряг.
Но пусть он будет! И пусть за ним будет ещё много полётов! Таких полётов, когда душа поёт!
Рассказать, как я едва не вылетел из авиации? Наверное, стоит и это рассказать.
Это было в то же лето в том же Могилёвском аэроклубе.
Мы уже подходили к выпуску. Заканчивали программу.
Теперь уже было ясно, что не убьёмся, потому вместо мешка разрешалось брать с собой пассажиром курсанта.
На этот раз я летел на пилотаж в зону. С собой взял своего друга — Игоря Корецкого.
Пришли в зону, отпилотировались, собирались уже разворачиваться домой, как вдруг мотор взвыл, и из патрубков вырвалось пламя до самого центроплана. Я автоматически выключил зажигание и продолжал разворот. Винт вращался всё медленнее и медленнее, вот уже вместо сплошного круга видно мелькание лопастей… Вдруг винт вылетает со своего места, бьёт по капоту перед козырьком моей кабины, с каким-то свистящим шорохом пролетает над моей головой, бьёт по стабилизатору — самолёт вздрогнул, и наступила жуткая тишина. Первое, что пришло мне в голову — всё это чепуха, сейчас я проснусь, и всё будет нормально. Соответственно, как во сне, я и действовал: обеспечил скорость, оценил обстановку, стал выбирать площадку для посадки. Самолёт находился на краю пилотажной зоны и шёл в сторону от аэродрома. Разворачиваться к аэродрому не имело смысла — там леса, сесть будет некуда. Под нами было большое хлебное поле с копнами. Рядом — красивый зелёный луг с тремя примыкающими к нему деревеньками. Решаю садиться на луг. Делаю расчёт, подскальзываю, слежу за скоростью. Перед самым выравниванием вдруг вижу сквозь высокую траву глубокие поперечные борозды. Шасси на самолёте не убираются. Удар колёсами в яму — это верный капот: самолёт переворачивается и горит. Из-под него уже не вылезешь. Горит перкаль быстро. Всё это пролетело в голове мгновенно. Не знаю, кто из нас — скорее всего оба сразу — даю ему полностью правую ногу. Этого самолёт не любит: он тут же валится на крыло, сносит по скольжению одну стойку шасси, затем ломает вторую стойку, зарывается цилиндрами двигателя в землю, проползает 60 метров и останавливается в 10 метрах от глиняного карьера (его я раньше не увидел).
Всё.
Тишина.
Самолёт непривычно низко лежит на земле.
Во время всё-таки я выключил зажигание.
И правильно сделал, что пристегнул плечевые ремни.
Мы ведь брали пример с инструктора.
А инструктор у нас был лётчик-истребитель времён войны, он не пристёгивал плечевые, говорил, что они в бою мешали, ну, а мы следовали его примеру. На сей раз, если бы я не пристегнулся — я не писал бы этих строчек.
Вылез на крыло.
Игорёк до сих пор сидит в задней кабине. Морда у него зелёная. И вся в масле.
Мне стало смешно.
Я засмеялся.
Он тоже.
Мы оба стали истерически хохотать, глядя друг на друга.
Потом я остановился:
— Ты чего хохочешь?
— А ты посмотри на себя!
Я заглянул в зеркальце. Оттуда на меня глянула перетянутая зелёным шлемом густо вымазанная отработанным чёрным маслом незнакомая физиономия с дикими глазами.
Стало как-то не до смеха.
Игорь вылез из кабины, слез на землю.
Я стоял на крыле.
Из всех трёх деревушек к самолёту бежала с радостными воплями пацанва: «Ура! Самолёт прилетел!» Но быстрее всех и впереди всех бежала толстая баба. Меня тогда поразило: разве можно такой толстой бегать быстрее всех? Баба бежала и причитала: «Миленькие, живые, живые остались, да как же вы живые остались, такие молоденькие, как же не поубивались-то, господи, да как ты обернулся на них?» Тогда и я спрыгнул с крыла и подошёл к мотору.