Вроде как подготовились.
Ждать пришлось недолго. Вначале где-то далеко в вышине возник какой-то низкий, едва различимый звук. Вернее сказать — звука ещё не было, было, что-то такое, очень низкое и очень мощное, от чего становилось не по себе. Вспомнился эксперимент начала века в опере с новым мощным оргАном, когда сверхнизкие частоты, почти не слышимые ухом, вызвали такой ужас у публики, что она, сломя голову и не помня себя, давя друг друга, в панике кинулась из концертного зала на площадь к своим экипажам, кучера которых разбежались в страхе так же, как и зрители, ещё до того, как те успели выскочить из театра. В воздухе стояло полное безветрие, какая-то страшная и гнетущая тишина. Океан был спокоен. На небе не было ни облачка.
Почему-то как-то одновременно по всему гарнизону завыли собаки. Захотелось спрятаться куда-нибудь подальше, поглубже, в какую-либо глубокую пещеру, зарыться с головой в землю.
Звук нарастал, и за какие-то полчаса постепенно превратился в какой-то страшный рёв. В воздухе началось лёгкое движение, лёгкий ветерок стал всё больше нарастать, превратился в ветер, потом — в сильный ветер и, наконец, во, что-то невообразимое, сплошное, без порывов — казалось, что остров вдруг поднялся в воздух и понёсся куда-то туда, в океан, откуда пришёл этот ветер.
Скорость ветра была такой, что я забыл о мерах предосторожности: вспомнилось свободное падение в затяжном прыжке.
Я стоял в этом потоке, потом стал ложиться на него. Сначала под углом десять, потом — двадцать, тридцать и дошёл постепенно, по мере усиления ветра, до угла 45 — 50 градусов — поток держал меня, и это меня забавляло: я никогда ещё такого не чувствовал, разве что потом, гораздо позже, попробовал ещё раз такой фокус в аэродинамической трубе при её разгоне. Я мог управлять своим положением, используя ладони рук как рули самолёта, мог менять угол… Однако всё-таки не удержался, меня свалило на землю, и я чуть ли не ползком ретировался в свою «гостиницу», врытую в землю, с единственным маленьким окошком под потолком. Ветер дул сбоку, потому я не побоялся, что стекло выдавит, стал на табуретку под окошко и продолжал наблюдать за этим светопреставлением. Ветер нёс песок, потом мелкие камешки, потом достиг такой силы, что стал поднимать и перекатывать сначала мелкую, потом уже и крупную гальку. Воздух стал непрозрачным, мимо окна неслось всё, что может нестись, и вдруг я увидел размытые очертания нашего Ли-2: самолёт стоял в горизонтальном положении, винты его вращались, словно на взлёте. Делать что-либо было поздно.
Телефона в гостинице не было, да и едва ли он работал бы, если бы и был. Я побежал в соседнюю комнату и позвал заместителя начальника штаба — единственного человека, оставшегося, кроме меня, в гостинице. Мы оба залезли на табуретку и стали наблюдать, что будет дальше. Песок и всё, что можно было унести, ветер уже унёс, видимость улучшилась. Самолёт всё так же стоял в горизонтальном положении, винты вращались с бешеной скоростью, чехлы с моторов давно уже были сорваны, самолёт мотало влево-вправо всё больше и больше, но, видимо, топливозаправщики не давали ему развернуться по ветру, который поворачивал всё больше. Наконец, оборвался последний трос, и самолёт, словно в замедленной съёмке, сначала стал на крыло, затем его со страшной силой перевернуло и бросило на бетон вверх колёсами. Мы в страхе отошли от окна: не дай бог, ветер повернёт в нашу сторону, — без глаз останешься.
Много бед наделал тогда тот тайфун: порвал линии электропередач и связи, посрывал крыши и выбил стёкла, повалил столбы, — в общем, восстанавливался гарнизон серьёзно, однако недолго: к таким явлениям здесь привыкли, и действия в подобных ситуациях были не раз на практике отработаны. Самое интересное, что спустя сутки после тайфуна с этого аэродрома была поднята и благополучно произвела посадку пара на перехват нарушителя: уж что-что, а хлеб свой на Курилах военный даром не кушали.
Ну, а самолёт — самолёт не только шмякнуло вверх ногами о бетон, но и потаскало ещё немного. Короче говоря, повреждения были такими, что самолёт был списан. А вся причина была в слабо затянутом узле троса крепления хвостового колеса. Трос развязался, а крепление в двух точках уже не выдержало — слишком высоки оказались нагрузки. Что интересно — несмотря ни на что, истребители, стоявшие в капонирах не пострадали. Ну, там, посрывало чехлы, порвало их в пух и прах, унесло так, что потом некоторые находили даже в сопках, но самолёты все остались целы.