На закуску повели нас пограничники в баню.
Баня представляла собой низенький бревенчатый сруб, простоявший неизвестно сколько уже веков. Внутри было чисто, пахло серой. Громадное деревянное корыто, почерневшее от времени стояло между двумя колодцами. В одном колодце была холодная, в другом — горячая, градусов под сорок вода. Хозяева показали, как надо разбавлять целебную горячую воду: эта вода лечила болезни костей, желудок и сердце как было нам сказано, а ещё было сказано, что баньку эту соорудил ещё до японской оккупации какой-то беглый каторжник, бежавший на японской шхуне с Сахалина ещё до революции и обосновавшийся на этом острове. Сказали, что и похоронен он был недалеко от своей баньки, и крест вроде как до сих пор сохранился над его могилой. Ещё сказали, что купаться здесь больше пяти минут нельзя — сердце не выдержит.
У меня после катапультирования был пояснично-крестцовый радикулит, который мучил меня постоянно, и никакие ухищрения госпитальных и санаторских врачей, никакие грязи, вытяжения и парафины результатов не давали: порой прямо с полётов мог попасть в госпиталь и проваляться там месяц.
Врачи уже предлагали подумать о переходе на землю, но я ещё держался.
Решил я попробовать искупаться в этой баньке. Деревянной, почерневшей от времени бадейкой начерпал горячей воды, разбавил её по рецепту холодной и сел в корыто. Вода была не горячая, градусов двадцать пять — тридцать, тело моё покрылось сразу пузырьками газов, и через пять минут я вынужден был вылезти из корыта: на лбу выступил обильный пот, сердце сильно забилось, дышать стало трудно.
Тело было какое-то расслабленное, хотелось отлежаться, отдохнуть.
Никаких особых изменений я в тот раз не почувствовал, однако на другой день попросил врача съездить со мной в ту баньку. Нам выделили «газика», и мы кружным путём по береговой полосе за час добрались до баньки. Всё повторилось, как и в первый раз. Врач посчитал пульс, померил давление — давление резко подскочило до 150, пульс — до 90. Что за источник, капитан медслужбы не знал, ибо нигде тот источник не значился. Слышал врач о нём, да вот как-то не удосужился до сих пор побывать здесь. Сказал, что, похоже, вода действительно лечебная, но гарантировать чего-либо он не может. Единственное, что знает точно, — что баловаться с этим нельзя. Я ещё два раза после этого ездил в эту баньку, пока погоды не было, потом мы улетели с острова, и в следующий раз я там побывал через пару месяцев уже специально, принял там за три дня шесть ванн. После этого я не имел ни одного приступа радикулита, забыл уже о нём, как о кошмарном сне, и только спустя семь лет, будучи уже на материке, вспомнил, когда попытался приподнять шкаф.
Я тогда не раз рассказывал врачам об этой баньке, говорил о целебной силе той воды, что идёт с вулкана, но то ли далеко очень та банька, то ли не до этого врачам было, — больше я о той воде ни разу не слыхал. Вот ведь какие чудеса бывают на свете: по золоту ходим, а поднять некому…
Служить и жить на Курилах мне не привелось, но в командировках я бывал там часто и, как правило, застревал там по погоде на несколько дней.
Причина заключалась в том, что прогнозирование погоды на Курилах имеет свои сложности. Если посмотреть на карту метеоданных (в то время ещё не было данных со спутника, приём погоды осуществлялся радистом КВ-радиостанции, наносился вручную тушью на карту, затем обрабатывался дежурным синоптиком и докладывался начальником метеослужбы на утренней и вечерней планёрке, рассылался по аэродромам и гарнизонам), то, в отличие от пестрящего данными материка и Японии, где карта была чёрной от данных, Сахалин и Курильские острова, не говоря уж об Охотском море, были почти девственно пусты: редко где появится сводка погоды от корабля, выполняющего свой рейс в Охотском море.
Верить же данным, переданным с какого-нибудь американского судна, синоптики наши боялись: во времена «холодной войны» дезинформация применялась даже в метеорологии. На Курилах же вообще было что-то вроде трёх или четырёх станций: одна рядом с Камчаткой, другая в средине Курильской гряды, третья и четвёртая — на двух аэродромах, расположенных на южных островах в десятке минут лёта друг от друга. Сама же кухня погоды — экваториальная часть Тихого океана — была для синоптиков практически тайной за семью печатями: наша радиостанция туда не доставала, да и ещё информационная война… Это потом уже появилась аппаратура передачи метеоинформации, и мы стали получать карту погоды по радио из Хабаровска. Карта выходила из печатающего устройства на тонкой, мнущейся бумаге, обрабатывалась она в принтере какой-то дрянью, содержащей нашатырь, потому на метео вонь стояла — хоть святых выноси, синоптики стали ходить бледными и часто болели простудными заболеваниями…