Молодости свойственен безмятежный крепкий сон. Крепко спали все.
В первые же дни, когда ещё не было отсева, возникла такая шутка: спящему мёртвым сном пареньку снимали трусы и выдавливали ему на его мужское достоинство из тюбика зубную пасту. Утром паренёк чувствовал чтото неладное, лез проверять, в чём дело и, вынув из трусов белую ладонь, ошарашенно смотрел на неё, ничего не понимая. Казарма ожидала этого и немедленно взрывалась хохотом.
Однако с приходом к власти старших эта вроде безобидная шутка стала носить уже садистский характер.
Неоднократными наблюдениями было зафиксировано, что, как правило, именинник хватал стоящий рядом сапог и бросал его в того, кого он считал обидчиком (обычно в того, кто громче всех смеялся). Не знаю, кому это пришло в голову, но шутку модернизировали: перед выдавливанием пасты на это самое достоинство набрасывалась петелька из чёрной нитки, конец которой автор шутки, давясь от смеха, привязывал к ушку поставленного у кровати кирзового сапога.
Курсант утром хватался, поняв, что его разыграли, в сердцах кидал в обидчика сапог. Сапог летел до тех пор, пока натянется нитка, после чего испытуемый инициировал второй взрыв смеха. Эта шуточка бытовала недолго: кто-то сообразил вместо обычной нитки взять суровую. Дело дошло до врача, и после того, как шутника отчислили из училища и перевели на солдатскую службу в этом же училище, шуточки прекратились.
Моё падение начиналось буднично.
Нас тренировали действиям по команде «Подъём!».
По команде «Подъём!» нужно было выполнить быстро, правильно и полностью много действий: нужно было мгновенно вскочить с кровати, чего у меня ну никак не получалось (хотелось ещё поваляться хоть капельку), впрыгнуть в новенькие галифе (всё время путался с завязками, нога застревала в штанине, часто приходилось снимать и снова надевать, потому что ширинка оказывалась почему-то сзади), потом начиналось самое страшное — надо было ПРАВИЛЬНО навернуть портянку и сунуть ногу в сапог так, чтобы портянка не развернулась! Я никогда даже предположить не мог, как это всё сложно! С нами старшина провёл занятия на тему «Правила ношения формы одежды солдатским и сержантским составом», где по правилам ношения обуви мы даже практические занятия проводили: каждый стоял на одной ноге, поставив вторую — голую — на расстеленную на табуретке портянку и по команде старшины выполнял по подразделениям действия по наматыванию портянки. И не раз. Оказывается, это непростая наука. Тут даже ногу надо ставить на портянку не просто, а под определённым углом. А неправильно навернуть — нельзя. Потому что после обувания мы бегали.
Если сотрёшь ногу — получишь наряд вне очереди. Самое главное — что весь этот комплекс действий надо было проделать за определённое время: от команды «Подъём!» до построения с полной боевой выкладкой отводилось 45 секунд. По истечении этого времени подавалась команда «Направо! На выход бегом марш!» — и всем, кто остался в казарме, можно было заранее готовиться в наряд вне очереди.
Мы за день по много раз ложились спать и через несколько минут как угорелые вскакивали и очертя голову бежали из казармы. Удовольствие, скажу вам, ниже среднего.
Отдельно, наверное, стоит сказать о старшине.
Это был красавец-мужчина. Стройный, подтянутый, с красивыми, правильными чертами лица и волнистыми светлыми волосами. Девки, наверное, по нему сохли. Образование его было — 7 классов. Он всегда был чисто выбрит, наглажен, гладко и красиво причёсан, обувь его сверкала, голубые глаза внимательно и пристально заглядывали в самую душу, одновременно замечая каждую пылинку на обмундировании или соринку под тумбочкой.
Голос его был тих, вкрадчив, губы постоянно складывались в брезгливую улыбку. От него всегда пахло одеколоном, ногти его холёных, тонких рук всегда были правильно обстрижены, тонкие пальцы постоянно бегали, проверяя все ли пуговицы на форме застёгнуты, на месте ли острая складка гимнастёрки под карманом, причёсаны ли волосы, достаточно ли выглажен угол матраца на койке курсанта, — казалось, что всё его существование было в угоду его пальцам. Наряды он раздавал нежно и предельно вежливо, с каким-то садистским наслаждением.
Я возненавидел старшину всеми фибрами своей души! Для меня всё зло мира сконцентрировалось в этом старшине.
Я готов был убить его, чтобы освободить мир от зла! Заприметил он меня на подъёмах.
В первый раз он мне вкрадчивым голосом нежно объяснил, что не укладываться в норматив — это плохо, что от этого страдает боеготовность армии, что если каждый курсант будет долго одеваться — противник уничтожит всё население Советского Союза.