Выбрать главу

Прошел целый час, пока все перевели дух и успокоились. Это время прошло в спорах, кому где расположиться, дети убирали свои вещи, сестры помогали им смывать дорожную пыль с рук и мордашек. А корда все наконец уселись за огромным столом, составленным из нескольких небольших, в парадном зале Хокс-хилла, у Джессики в горле встал ком, а на глаза навернулись слезы. Она смотрела на детские лица, светившиеся от удовольствия и ожидания, и с трудом узнавала в них тех несчастных мальчишек, которые так недавно попали в монастырский приют.

Мальчикам было от семи до десяти лет, но почти все казались совсем малышами. Все они были слишком маленькими и хрупкими для своего возраста, все уже успели познать непосильный труд, голод и побои. Казалось, их не ждет в жизни ничего хорошего, пока их не спасли монахини Девы Марии. Ведь этих мальчиков истязали их собственные родители!

Но теперь они были в надежных руках. Джессика перевела взгляд на сестер и Джозефа, и ее сердце преисполнилось благодарности. Вообще-то они выглядели довольно забавно — Джозеф со своей беззубой ухмылкой и сестры в черных одеяниях, похожие на нахохлившихся, суетливых воробьев. Но внешность их была обманчивой. Они были добрыми и трудолюбивыми, они мужественно встречали все житейские невзгоды и трудности, не жалуясь и не требуя ничего для себя. Джессика чувствовала себя рядом с ними в полной безопасности и надеялась, что так же будут чувствовать себя и дети.

Эти мысли не оставляли ее ни во время обеденной суеты, ни во время послеобеденного шума, ни в тихие вечерние минуты. Позже, когда дети уже спали, она накинула шаль на плечи и выскользнула из дома, чтобы побыть с Джозефом. Это вошло у нее в привычку с самой первой ночи в Хокс-хилле. Джозеф говорил мало, но каждое его слово задевало за живое — он был мудр, этот старый бывший борец.

Ромашка отдыхала в своем стойле и привычно потянулась к Джессике за сахаром. Джозеф строгал кую-то дощечку на верстаке. Джессике внезапно пришло в голову, что здесь она на своем месте.

Ромашка шершавым теплым языком облизывала ей пальцы, запахи животных смешивались с ароматом сена. На скамейке что-то мастерил старик, может, это Джозеф, а может, ее отец. Возможно, поэтому она так любила Эти тихие вечерние часы… Возможно, именно в ти часы и именно здесь они с отцом вели неспешные беседы…

— Мальчики уже спят? — спросил Джозеф, вернув ее к реальности.

Джессика кивнула и присела на скамейку рядом со стариком.

— У них было слишком много впечатлений, — улыбаясь, сказала она. — Не успели приехать, а уже думают о том времени, когда вырастут и начнут самостоятельную жизнь. Решают, кто пойдет в подмастерья, чтобы научиться какому-нибудь ремеслу, кто будет работать в конюшнях, кто пойдет на службу. И сестры согласны с ними!

— А ты нет? — поинтересовался Джозеф.

— Не знаю. — Джессика вздохнула. — Наверное, сестры лучше знают. Но я все время думаю о том, что нашим мальчикам нелегко пришлось в жизни. У нас они наконец нашли тихую гавань. И мне бы хотелось, чтобы они оставались здесь как можно дольше. У них уйма времени, чтобы научиться ремеслу и вырасти настоящими мужчинами.

Джозеф поднял дощечку к глазам, подержал ее на весу, осматривая со всех сторон.

— Гавань — это хорошо, — согласился он.

— И я так думаю, — кивнула Джессика.

— Но корабли строятся не для того, чтобы стоять в гавани. — Он положил дощечку, посмотрел на Джессику и беззубо ей улыбнулся. — Корабли должны плавать по морям и океанам, хоть это и опасно. Наши мальчики знают это.

Она почти услышала, как глубоко в груди у нее запела струнка, отозвавшаяся на слова старика.

9

Могила родителей Джессики находилась на кладбище святого Луки на окраине города. Вместо надгробья на ней лежал небольшой, почти квадратный кусок гранита, на котором были высечены имена и даты — больше ничего. Участок вокруг могилы содержался хорошо, и сразу было видно, что за ним ухаживали, но никаких цветов или декоративных растений здесь не было. Не было также каменных ваз, урн или других украшений, столь характерных для могил, к которым относятся с любовью.

Джессика принесла цветы. Это был букетик белых маргариток, которые в изобилии росли вокруг Хокс-хилла. Опустившись на колени, девушка положила цветы к надгробному камню. Мэри Хэйворд, ее мать, умерла в возрасте двадцати шести лет, когда Джессике было всего три года. Отцу, когда он умер, было почти пятьдесят.

Джессика почти ничего не знала об их совместной жизни, но сегодня она знала больше, чем несколько дней назад. Сестра Бригитта обнаружила на чердаке старый сундук, в котором хранились вещи ее отца.

В сундуке не было ничего ценного, да Джессика и не думала, что найдет в нем сокровища. Но там оказались книги и бумаги, а также другие мелочи, в целом не представлявшие большого интереса, если не считать, что когда-то они принадлежали ее отцу. Самыми ценными для нее были часы отца с выгравированными на крышке его инициалами, его золотое обручальное кольцо и два письма, адресованные отцом ее матери. Оба письма были отправлены из Лондона с промежутком в два года. В них главным образом говорилось покупке и продаже лошадей, и Джессику сильно разочаровал их бесстрастный тон. Однако сестра Эльвира заявила, что ничего необычного в этом нет, — мужчины часто стесняются выражать свои чувства, даже на бумаге. И все же отец упоминал в них дочку по имени.

«Скажи малышке Джесс, — писал он, — что папа скоро будет дома».

Эти несколько нежных слов подействовали на девушку, словно живительный дождь после продолжительной засухи. Что-то вдруг дрогнуло глубоко в ее душе, в сердце расцвела нежность, и слезы навернулись у нее на глаза.

Но так как от острых взглядов мальчиков ничего не могло укрыться, Джессика решилась на явную ложь, заявляя, что она немного простудилась, и громко высморкалась, незаметно вытирая глаза.

«Скажи малышке Джесс, что папа скоро будет дома». Она снова и снова повторяла про себя Эти слова, надеясь, что они помогут ей вспомнить хоть что-нибудь из ее прошлой жизни. Должна же, наконец, ее память восстановиться! Но как она ни пыталась, ключа от запертой двери в свое сознание девушка так и не находила.

Она провела ладонью по надгробью. Может быть, не стоило думать об этом, но ведь известно, что существует некое родство душ, и Джессика снова и снова размышляла о том, что отец ее, должно быть, любил ее, ибо в противном случае не оставил бы дочь жить вместе с ним. Он мог пристроить ее в какую-нибудь семью, которая за небольшую плату позаботилась бы о девочке. Но, видимо, Вильям Хэйворд предпочитал сам воспитывать собственную дочь и именно о ней думал в последнюю ночь в своей жизни. Он всего лишь сделал то, что сделал бы каждый любящий отец, — попытался исправить несправедливость, допущенную по отношению к его дочери.

Она поднялась с колен и долго стояла, смотря на надгробный камень, затем повернулась, собираясь уйти. И тут Джессика заметила, что на кладбище она не одна. Возле могилы у входа стояла на коленях девушка. Сложа руки, она шептала слова молитвы, не замечая ничего вокруг. Она так же, как Джессика до этого, не видела ее. Неожиданно девушка подняла голову и обернулась.

Джессика извиняюще улыбнулась. Глаза незнакомой девушки сначала не выражали ничего, но затем в них вспыхнула враждебность. В следующее мгновение она вскочила и бросилась бежать.