Темнота оказывается не долгой. Мелкие куски воздуха просачиваются в лёгкие, отрезвляя, приводя в чувства. Женский крик на повышенных децибелах разрезает густую тишину и снова страх, стягивающий когтями сердечную мышцу. В дверях стоит Дарья, с перекошенным от боли лицом, на полу лежит Рина, медленно приходящая в сознание, отец с мертвенной бледностью в глазах прикрывает пледом окровавленные ноги моей малышки и хрипящий мешок с побитыми органами корчится, вжимаясь в стену.
— Даш! Вызывай скорую и полицию! — пытается достучаться до всех отец. — Джей! Принеси воду, полотенца и аптечку!
— Не надо полиции, — шепчет Рина, цепляясь в плед. — Не хочу, чтоб отец моего сына сидел в тюрьме.
— Даша. Звони Вейнбергу. Пускай пришлёт свои две машины на госпитализацию, — гладит Марину по голове, что-то шепчет, успокаивая. — Сделаем всё тихо.
Потом всё пролетает с дикой скоростью. Бригада, увозящая полу-труп, Дарья, бьющаяся в истерике на руках у мужа, Рина, моя маленькая девочка, уставившаяся куда-то в пространство пустыми глазами с дорожками слёз на щеках, и я, абсолютно не понимающий, как помочь ей, себе.
Платная клиника с тёплыми, светлыми стенами, длинный коридор с мягкими диванами, холод ожидания, пронизывающий до костей. Это не в России холодно. Это в душе лёд сковывает, сжимает. Дышать больно от мороза в лёгких. Я чувствую всю боль, исходящую от Рины. Я чувствую, как её ломает от осознания произошедшего. И ничего! Ничего не могу сделать! Просто жду!
— Два сломанных ребра, ушиб грудной клетки, несколько внутренних разрывов влагалища, — звучит монотонный голос осматривающего врача. — Марине повезло. Вы вовремя успели. Сегодня оставим здесь. Завтра с ней психолог поработает. Всё будет хорошо, Максим Валерьевич. Она молодая, сильная. Справится.
— Что с… другим пациентом? — выдавливает отец.
— Там всё хуже. Множественные переломы. Сейчас просветим, посмотрим, что внутри…
— В сознании? — прерывает отец.
— Пока да, — испуганный ответ.
Ничего больше не говоря, отец проходит в палату. Оттуда торопливо выбегает персонал, плотно закрыв за собой дверь. Через несколько минут отец выходит с посеревшим лицом и сжатыми кулаками.
— Он больше не приблизиться к Марине и Лёше. Документы на развод и отказ от ребёнка подпишет и исчезнет. Заявление в полицию на тебя писать не будет. Я домой, успокаивать жену и детей, — устало потирает виски.
— Па. Я останусь здесь.
Он внимательно смотрит на меня, кивает, похлопав по плечу и молча уходит. Этот вечер всем надо переварить, осмыслить и жить дальше.
В палату к Рине захожу с замиранием сердца. Она такая маленькая, худенькая, потерянная в пространстве кровати. От руки тянется капельница, от монитора куча проводов. Рассечённая губа с наливающейся фиолетовым гематомой на пол лица, опухший нос с не отмывшейся до конца кровью под ним, перетянутая бинтами грудь.
мужчины не плачут. Плачут. По крайней мере я сижу рядом с кроватью и заливаю больничную палату слезами. Я не справился. Я не уберёг свою женщину от этого кошмара. Сквозь мокрую пелену смотрю на бледное личико, ловя малейшее движение бровями, ресницами. Она спит, накаченная успокоительными и анальгетиками. У меня-же в глазах та жуткая картина. И до сих пор хочется чувствовать руками кровь и треск костей.
Марина
Выплываю из забытья на пикающий, противный звук. Тело ноет, как после перемолки в комбайне. Каждый вздох отдаёт резкой болью в груди, тянущая тяжесть внизу живота, голова раскалывается толи от писка, толи от запаха лекарств. Открываю глаза и встречаюсь взглядом с любимой Доминиканой. В них столько нежности и сожаления. Чёрные круги под глазами, тёмная щетина, оккупировавшая лицо моего мужчины, ссутулившиеся плечи. Но он всё равно самый родной и красивый.
— Джей… Спасибо что успел… — слова даются с трудом. Шепчу пересохшими губами и не могу оторвать от него взгляда. — Спасибо что спас…
— Я не успел, — качает головой, и в глазах появляется тоска. — Я не смог тебя спасти от этой мрази. Но я всё сделаю, чтоб больше никогда тебе не было больно. Ни на шаг не отпущу.
— Мой американский герой, — пытаюсь улыбнуться разбитой губой. — Не отпускай. Только дай попить.
Небольшой глоток воды раздирает горло. Боль в теле накрывает очередной волной усталости. Засыпаю от лёгкого поглаживания руки, такого успокаивающего, обещающего, что теперь всё будет хорошо.
Следующий всплыв с глубины сознания сопровождается только болью в груди. Низ живота слабо даёт о себе знать, а в голове, кроме тумана ничего не осталась. Думать и пережёвывать о случившемся никаких сил нет. Жалею, что вышла за Андрея замуж? Нет! Он подарил мне Алёшку! Жалею, что не рассмотрела его гнилую душонку? Да! Если-бы знала, давно развелась и привлекла-бы к процессу Максима! А всё, что случилось — плата за ошибку. Большая плата, но в сравнение с мировым уровнем незначительная. Поэтому основная задача забыть и не омрачать этим дальнейшую жизнь. В спокойном смирении я пошла в мать. Она всю жизнь всех прощает и высасывает счастье из любой хрени. Мать её всю жизнь ремнём воспитывала — ей было тяжело справится с большим количеством детей, брат бухал и руки распускал — плохая генетика, муж гулял и не уважал — недостаточно любви и ласки со стороны жены. А так все вокруг белые и пушистые. Просто обстоятельства мешают проявиться пушистым качествам. И я такая-же дура. Но так легче оберегать душу от окружающего дерьма.
Джей по-прежнему сидит у моей кровати, поглаживая руку и прожигая щенячьим взглядом. Капельницу и провода убрали, пищащий звук перестал простреливать тишину палаты.
— Сколько я спала? — хриплю наждачным горлом.
— Часов двадцать. Выспалась поди? — шутит мой американский подарочек. — Пить?
— Да, — с удовольствием поглощаю прозрачную жидкость из трубочки. — Как мой малыш?
— Скучает. Но Даша с Алёнкой его развлекают. По крайней мере отец так сказал.
— Ты всё время сидел здесь? — приподнимаю руку, дотрагиваясь до колючей щеки.
— Я же сказал ни на шаг не отпущу, — отшучивается Джейк. — С собой носить пока нельзя, приходится сидеть.
— Я счастлива, что ты здесь, со мной, любимый, — тепло затопляет грудь, и хочется сказать всё, что накопилось внутри.
— Я счастлив, что я здесь с тобой, любимая, — прижимается губами к ладошке. И нежный, голубой взгляд с вкраплениями бирюзы, обволакивающий меня. Моя Доминикана.
— Марина Денисовна, как вы себя чувствуете? — прерывает наши голубые нежности Борис Евгеньевич, главный врач сего царства.
— Всё хорошо, Борис Евгеньевич. Дышать только больно и слабость к кровати прижимает, — пытаюсь отвечать бодро.
— Ничего, ничего. Рёбра срастятся и болеть перестанет, — улыбается он. — Сейчас психолога к Вам отправлю.