— Не говори, что за эти пять лет у тебя развилась клаустрофобия и ты сейчас словишь паничку, — говорю, тоже испугавшись, потому что я не уверен, что смогу с этим справиться. То, что Еся не боялась никогда замкнутых пространств — знаю точно. Мы и в тесной кабине на колесе обозрения с удовольствием катались, и в крошечных примерочных магазинов закрывались пару раз, и даже в жутко-тесном туалете поезда однажды умудрялись прятаться ото всех и целоваться. По сравнению с ним лифт буквально огромный. Да тут места — хоть танцуй. Не факт, что можно, но в теории…
— Нет, мне не страшно, — говорит врушка, хотя сама трясется даже немного, — жутковато просто тут, а еще я недавно новость читала, что лифт упал в шахту и люди погибли.
— Ну, умрем в один день, как в сказке, — пытаюсь разрядить обстановку, но резко округлившиеся глаза, полные ужаса, дают понять, что шутки сейчас неуместны. — Есь, я просто шучу, всё будет в порядке. Сейчас вызовем лифтера, подождем минут десять и нас вытащат.
— Ага, десять, — говорит недоверчиво, обнимая себя руками, — я вообще не уверена, что тут где-то есть лифтер, и что его реально вызвать.
Перевожу фонарик на табло с кнопками и усмехаюсь: та, что при экстренных случаях, закрашена несколькими слоями краски. Есть ощущение, что она лет пятнадцать уже не работает. Если работала хоть когда-то в принципе.
Осматриваю кабину, ведя фонариком по стенам, замечаю объявление. Написано, что при застревании звонить по номеру, но… Но именно та часть листа, где написан номер, разорвана так, что половина цифр банально отсутствует. Ну супер!
— А у вас тут, я смотрю, всё предусмотрено для экстренных ситуаций, — выдаю многозначительно. — У тебя-то номер есть чей-то? Должен быть, раз лифтом пользуешься.
— Да не пользуюсь я, пешком хожу. Раз в год только, когда сумки тяжелые, или что-то большое в руках. Поэтому — нет.
— Ты перестала бояться? — спрашиваю и машинально подхожу чуть ближе к Есе.
— Я и не боялась, — храбрится, но меня обманывать нет смысла: несмотря ни на что я всё-таки знаю ее слишком хорошо. Усмехаюсь, уличив во лжи, и она закатывает глаза, складывая руки на груди. — Почти. Мне не очень нравится тут находиться, жутко и пахнет неприятно.
— Ну, с запахом сделать ничего не могу, к сожалению, а с первым постараемся решить проблему.
— Быстро сделаешь ремонт? — смеется Еся, заметно расслабляясь.
— Постараюсь нас отсюда вытащить.
— Двери раздвигать самим нельзя — это опасно!
— Я и не собирался, — пытаюсь войти в поисковик, но сеть в лифте почти не ловит, блокируя мне попытки отыскать номер службы в интернете. Ну не МЧС же в таких случая вызывать, правда? Набираю Мирослава. На самом деле, после его признания в том, что он все годы был влюблен в Есю — не хочется. Потому что мне кажется, что его чувства до сих пор теплые и светлые, и если ему придется видеть нас вдвоем, он может надумать себе всякого, чего мне не хотелось бы. Плюс моя девушка — его сестра. И хоть он и не особо верит в наши отношения, чего практически не скрывает, я не хочу даже в его глазах быть изменщиком, пусть и ничего такого делать не собираюсь.
Мирослав берет трубку после шестого гудка — я считал, — и очень плохая сеть заставляет меня по восемь раз повторять ему одно и то же. Что мы застряли в лифте в доме у Есении, что нам очень нужна помощь и служба, которая занимается обслуживанием лифтов, и всё прочее. Наконец Мирослав понимает, что я говорю, обещает помочь, и я сразу после разговора дублирую всё сказанное в сообщении, чтобы он точно ничего не перепутал и вызвал всех, кого надо и куда надо.
Еська всё это время подозрительно молчит, и когда я заканчиваю решать дела с вызволением нас из этого склепа, возвращаю свет в ее сторону и пытаюсь понять, что с ней такое.
— Есь, как ты себя чувствуешь?
— Я в порядке, — кивает, словно сама с собой соглашается, или, наоборот, пытается себя убедить в том, что не врёт. — Душновато немного, но в целом — всё хорошо.
— Я не знаю, через сколько времени Мирослав справится с нашей проблемой, но надеюсь, что сделает это быстро.
— Хотелось бы.
— Так не нравится находиться со мной в одном помещении? — говорю первое, что приходит в голову, когда вижу растерянное выражение лица Еси.
— Не нравится находиться в тесном, темном, душном и застрявшем лифте, — говорит Еся чуть грубее, чем разговаривает обычно, но даже таким тоном ей очень далеко до настоящей грубости. Еся — одуванчик. Невероятный человек, отзывчивый, добрый, светлый и настоящий. Она не умеет грубить и говорить что-то плохое. Из её уст даже недовольство слышится как мурлыканье.
— Давай попробуем сделать нахождение здесь более приятным, — говорю, а потом понимаю, как странно это может звучать. Но слава богу, что Еся слишком напряжена, что не понимает двусмысленность фразы и не думает, что я предлагаю скрасить вечерок, занявшись сексом в застрявшем лифте.
Снимаю с себя ветровку и кидаю ее на пол — под стенку, очень-очень надеясь, что никто и никогда хотя бы под эту стену не решился справить нужду, иначе я просто не переживу запаха и придется выкидывать любимую куртку, потому что носить я её уже точно не смогу, даже если постираю раз шесть подряд.
— Присаживайся, — подаю Есе руку и помогаю опуститься на пол на куртку. Она идет на контакт очень легко, сливно даже не понимает, что я хочу от нее и что с ней делаю. Так странно она реагирует на происходящее, что даже страшно немного. — Есь, очнись, пожалуйста, мы просто в лифте застряли, ничего страшного, слышишь?
— Да я честно в порядке.
— А чего такая тогда? — усаживаюсь рядом с Есенией и кладу телефон на пол — фонариком вверх, чтобы тот освещал всё пространство.
— Если я скажу, ты наверняка посчитаешь меня идиоткой, — усмехается чуть нервно, заправляя за ухо прядь волос, и откидывается на стенку лифта спиной, расслабляясь окончательно. Веду бровью и качаю головой, без слов спрашивая, о чем она там думает и почему не собирается рассказывать. Я требую, блин!
— Не посчитаю, клянусь, — присаживаюсь рядом с Есей, касаясь плечами её плеч. Очень мало места, ещё и два огромных пакета пространство занимают. Даже ноги не помещаются на всю длину — приходится сгибать в коленях.
— Мне очень неловко быть так близко к тебе после всего, что между нами было. Я знаю, что это глупо, что люди расстаются спокойно и даже дружат потом и детей друг другу крестят, но я не могу. Такое ощущение, что ты знаешь обо мне слишком много, каждый раз рядом с тобой я словно голая.
Это… вау. Ну, идиоткой я ее из-за этого точно не посчитаю. В любом случае она права — я знаю о ней слишком много. У меня было два года, чтобы узнать, и я не терял возможности, не жил ни дня в пустую.
— Это все в твоей голове, Есь, — пытаюсь немного её успокоить. Просто нам сидеть тут черт знает сколько, и она не должна каждую минуту из возможных чувствовать себя настолько ужасно. — Платье у тебя очень красивое, — несу откровенную чушь, но надеюсь, что это сойдёт за намёк, что я не вижу ее голой, а замечаю все детали. Хотя, почему чушь? Платье, действительно, очень красивое. — Тебе очень идёт. А то, что было между нами…
— Нет, не говори ничего! — Еся вскидывает руку, призывая меня молчать. — Было и было, всё. Новая жизнь, новые люди, вспоминать прошлое — глупо. Глупо же? — смотрит на меня с надеждой, и в этот момент я не понимаю, какой она ответ хочет от меня услышать. То ли да, чтобы мы прекратили этот разговор, так и не начав его. То ли нет, чтобы сели вдвоем и вспоминали всё хорошее, что было между нами.
— Ну почему сразу глупо? — решаю сказать то, что хочется мне, и не пытаться считать желания Еси. — Оно же было. И было классное. Помнишь, как в зоопарке ты ела банан, а обезьяна высунула руку и забрала его у тебя?
— О, да! Ты потом мне купил целую связку, чтобы я не расстраивалась, потому что больше чем бананы я люблю только…
— Мандарины, — говорю с ней одновременно и резко замолкаю, заметив растерянность на ее лице. Не думала, что я помню? В конце концов, не идиот же я, забыть два года из своей жизни. Это невозможно выкинуть. Я могу не помнить какие-то детали, но тот факт, что я каждый раз затаривался бананами и мандаринами, приезжая к ней, забыть невозможно.