— Как? — поперхнулся я не хуже Губанова.
— И только так! — засмеялась Глинская. — Только тогда он и откроет свои карты. И учтите: квартира напичкана диктофонами. Поэтому Гришка с Лизой должны говорить там только о любви. Тебе там делать нечего.
— Это исключено.
— Если это исключено, — вспыхнула Глинская, — то твоя Лиза до скончания века будет работать в интересах правосудия, на Карташова. А к твоему Гришке они подошлют, будь уверен, более расторопных и ловких, чем эта… И потом, это же ненадолго. Сейчас Иннокентий сделает следующий ход. Я думаю — ходов будет немного…
Она убедила меня.
— А я пока наведу справки про «Обелиск», — закончила Глинская. И уже раскрыла ноутбук. — Вообще, у меня дел полно. Ты иди и думай, как им об этом скажешь. Особенно Гришке. А вечером позвони — обсудим результаты.
Глава 7
Я сразу прошла к себе в комнату и прилегла на диван. Дома была только Елена, и, значит, приятное объяснение с Лешкой откладывалось до вечера.
Скоро дочь заглянула ко мне.
— Ну, оттянулась? — В ее глазах застыла холодная ирония.
— Оттянулась. — С улыбкой я выдержала ее взгляд. — Теперь все хорошо.
— Что ж хорошего? — нахмурилась Ленка. — Ты уйдешь от нас. Замуж выйдешь!
— Почему ты сердишься? — Я продолжала улыбаться. — Каждая женщина мечтает выйти замуж за любимого человека.
— А как же мы: папа, я?
— Ну, папа, я думаю, как-нибудь справится с трагедией. А ты, конечно, останешься со мной.
— Ты все уже решила? Моего мнения можно не спрашивать?!
Я немного помолчала.
— А как же иначе?
— Мне папу жалко, — неожиданно горестно отозвалась Ленка и присела на краешек дивана.
Она не могла больше разыгрывать ироничную и холодную. Было абсолютно ясно: развод родителей для нее — большое горе и никто не хочет его разделить… Оказывается, Ленка — наша с Лешкой общая дочка. А я привыкла думать, что только моя.
— Лена… Поверь мне, не все можно объяснить, по крайней мере, так сразу… Папа… и сам этого хотел. В конце концов всем будет только лучше…
— Он так хотел! — вдруг выкрикнула дочка. — А первая ушла ты!.. Имей в виду: я отсюда никуда не поеду! У меня тут школа, подруги!..
— Вон как ты далеко заглядываешь… — Приподнявшись, я обняла ее за плечи.
— Зато ты в упор ничего не видишь! Ничего и никого! — Лена всхлипнула и принялась размазывать по щекам предательские слезы.
— Все я вижу, вижу… И все у нас теперь будет хорошо, — зашептала я. — Хорошо-хорошо…
— А у папы? — рыдала Ленка.
— И у папы. Никто не может быть счастлив в двусмысленных, ложных ситуациях!
— Он вчера ждал нас… Один за праздничным столом! Когда я вернулась от Насти, у него было такое лицо… Ты бы видела только!
Ленка вообще была очень впечатлительной, к тому же она любила отца. Но как ни странно, я ни на минуту не усомнилась в своей правоте. Я просто не могла по-другому. Но разве такое объяснишь ребенку? Разве она такое поймет?
— По-разному ведь бывает в жизни, Лена. Иногда — очень тяжело. А потом все забывается, проходит…
— Ты просто хочешь оправдать свой гнусный поступок… А Наташа, бабушка — они будут просто в шоке от вашего развода.
— Ну, Лен!.. Это тяжелый период, но надо его пережить.
— Это нам тяжело! А ты даже не потрудилась вылезти из постели, чтоб соблюсти элементарные приличия!
Фраза звучала слишком по-взрослому, чтобы ее автором была Ленка. Наверно, она услышала это от отца… Я отодвинулась и замолчала.
— Нечего строить из себя обиженную!
— Я не строю — я думаю, кто тебя этому научил. Папа?
— Но он ведь прав.
— А ты никогда не обращала внимания, что он тоже приходит домой в разное время?
— Что тут особенного? Задерживается на работе.
— Ты уверена?
— Абсолютно!
Раньше мне казалось: дочь догадывается обо всем, молчит только из деликатности, а внутренне сочувствует мне. Но ничего подобного… Четырнадцать лет — она совсем еще ребенок. И такие сложности на ее бедную золотистую головку!
Нет, на сегодня с нее ударов достаточно. Если еще начать рассказывать об отце…
— Ну, будем считать, что я действительно повела себя некорректно. — При воспоминании о своем «некорректном» поступке я все-таки не смогла сдержать счастливой улыбки. — Зато я поступила честно. Ничего не скрыла от вас с папой. Можно меня извинить? Хотя бы чуть-чуть?
— Все равно видно, что ты ни капельки не раскаиваешься, — настаивала Елена.
Но я почувствовала: голос у девочки потеплел. Нельзя было упускать благоприятного момента.
— Может, попьем чаю?
— Давай, что ли, попьем, — согласилась она.
Сразу после чая позвонил Карташов и в приказном порядке потребовал встречи.
— Непременно сегодня!
Слушая его, я думала о том, что как раз непременно сегодня мне надо объясниться с мужем. И с Карташовым хорошо бы поговорить начистоту. Конечно, Саша сказал, что это преждевременно и опасно. Но зато так соблазнительно!
— Я перезвоню попозже, уточню время, — ответила я капризно.
— Ну, не в двенадцать же часов! — буркнул Карташов. Он был не готов к разговору в таком тоне.
— Я перезвоню, — прощебетала я.
Мне стало ужасно смешно. Столько лет знакома с этим Карташовым, и даже не предполагала в нем ничего человеческого. А он, оказывается, может смутиться, растеряться… И наверное, испугаться. Впрочем, испуганным я его уже видела — тогда в «Обелиске». Вот и выходит, Карташов — самый обычный человек, никакой не монстр. И Лешка не монстр. Огорчается, ревнует. А временами мне казалось, мой муж — каменная глыба… В общем, выходило у меня — мир состоит из слабых, уязвимых людей. И все по-своему достойны жалости.
Я сидела перед зеркалом и наносила на лицо медовую маску, когда муж вернулся с работы. Не здороваясь, он вошел в мою комнату, сел в кресло и заговорил привычным брезгливым тоном.
Такой тон всегда подавлял меня — действовал как удав на кролика. Но сейчас я отчетливо поняла: тон лишь следствие слабости и уязвимости. За брезгливостью пряталась ревность, а за ревностью, может быть, и любовь. Когда-то Лешка любил и ревновал меня, но проявить эти чувства было ниже его достоинства. Я жаждала любви и участия. Он предлагал мне брезгливость. Я замкнулась — мы разошлись.
Мы разошлись давно.
— Теперь нам надо обсудить только формальности, — радостно объяснила ему я. — Ни о чем больше я говорить не собираюсь.
— Прекрати паясничать! — Он злился, но тоже как-то неловко, так же, как выражал недовольство Карташов.
— Главный вопрос — квартира.
— Продадим, купим две.
— Две какие?..
— Зависит от того, с кем останется Лена.
— А с кем останется Лена?
— Надо у нее спросить.
К разговору о формальностях мы не готовы. Не такое-то это простое дело — формальности! А больше нам вроде говорить не о чем. Муж, однако, находит тему.
— Ты опять куда-то собираешься?
— Да, к Карташову.
— Брось свои глупые россказни! Думаешь, я поверю?
— Это твое глубоко личное дело, — ответила я и взглянула на часы. Пора было смывать маску.
Тягучая липкая смесь сходила с лица, оставляя на щеках мягкую молодую кожу. «Нежная забота каждый день», — гласила надпись на упаковке. Вот что нужно абсолютно всем — нежная забота! И коже, и душе… Ну, пусть не каждый день… Но чем больше — тем лучше! С нежной заботой невозможно переборщить. А пропорционально ее количеству будут и результаты.
Выключив воду, я посмотрела в зеркало. Каштановые волосы эффектно подчеркивали матовую бледность лица, окруженного нежной заботой. Но главное — выражение глубокого спокойствия, умиротворения — словно и не было грустного объяснения с Еленой, разговора с Лешкой, предстоящей встречи с Карташовым.
В дверь ванной постучали.