Москва — Хатанга — мыс Арктический
В день вылета в Хатангу, пока я бегал по аэровокзалу в поисках кассы по оплате багажа на чартерный рейс, Валерка Тимаков, с которым мы прошли все наши предыдущие экспедиции, в зале ожидания общался с Антоном и Славой. Я спросил о его впечатлении. Ответ мудрого Тимы подтвердил мои предчувствия: «Первый — „москаль“, ты с ним хлебнешь. Второй — нормальный».
В самолет набилось раза в полтора больше народу, чем было мест. Среди приблизительно пятидесяти человек, добиравшихся до Хатанги, были три экспедиции: корейская, финская и мы — русские. Виктор Боярский, курировавший корейскую команду, устраивал все дела и гарцевал в проходе. Он вел себя предельно правильно, и улыбка ни на минуту не покидала его лица. На мыс Арктический он вез нацеленную на автономное достижение Северного Полюса команду из шести корейцев, которую характеризовал как Национальная сборная Южной Кореи. По его словам, это были альпинисты экстракласса, взявшие в Гималаях все восьмитысячники, а в этом году переключившиеся на Арктику. Действительно, на их лицах было написано, что они собрались на великое дело. На их лицах я прочитал еще, что они решили быстро разделаться с Полюсом. То, что они в упор нас не замечали, говорило о том, что либо мы плохо выглядели, либо они слишком высоко себя оценивали. «А вот тот, толстый, руководитель экспедиции — второй человек Южной Кореи, после президента», — перекрикивая шум моторов, кричал мне Боярский. Получив эту информацию, я увидел снежные вершины и ужасные, но зачаровывающие километровые скально-ледовые сбросы, что ассоциировалось в моем представлении с высотным альпинизмом — эти захватывающие картины приходили ко мне всегда, пока я ходил на плотах, а позже на яхте, но, как и Полюс, я оставлял горы на потом. И еще мне вспомнился восточный участок БАМа, где мы строили мосты для трассы, а трудовая армия Северной Кореи рядом с нами валила лес и отправляла его на родину. Морозы стояли жуткие, мы были в валенках, полушубках, меховых рукавицах и мощных шапках под названием «год за полтора». Корейцы, в отличие от нас, были одеты почти по-летнему — в черную, одинаковую униформу — и обуты в резиновые калоши, надетые на носки. На груди у каждого был значок: круглое лицо Ким Ир Сена на фоне кумачей. Корейцы круглые сутки трелевали бревна, изредка подходили к костру, постукивали калошами о металлические ножки бочки, в которой горели дрова, и, не задерживаясь — отдыхать не полагалось, — возвращались к работе. И так — четыре года службы. Эта армия, обладай она приличным оружием, могла бы победить любого противника. И здесь, в самолете, мне стало ясно, что у нас появились достойные конкуренты. Боярский, стоя в проходе, уже общался с миниатюрной блондинкой, одетой в полярный комбинезон, после чего сообщил мне, что это финка, зовут ее Доминик, она пойдет на полюс с тремя подбросами, тренируется по шесть часов, три часа сна, потом опять шесть часов тренировки. Доминик была в команде Бернара.
Мы летели в зимней ночи долгие шесть часов, в самолете царил полумрак. Устроители экспедиций стояли в проходе, оставляя иностранцам право на сидячие места. Все шесть часов меня не отпускало беспокойство: о чем Бернар хотел переговорить со мною перед вылетом? Мне казалось, что это неприятное сообщение проявится в Хатанге и заставит нас возвращаться в Москву. На Бернара мог нажать Орлов, диктуя новые цены полетного времени, в этом случае мы оказались бы крайними. Но больше денег у нас не было. В последние дни я был во власти пессимистических настроений и, понимая это, не мог от них избавиться.
В Хатангу мы прилетели ночью и долго дожидались прихода машины, а потом сами разгружали самолет: видимо, буржуи посчитали, что это входит в оплаченные услуги. Я не ожидал, что погода может быть такой жесткой, хотя термометр в аэропорте показывал всего -38°. Ветер буквально резал лицо и пронизывал одежду насквозь. В морозной мгле подрагивали очертания домов. Шлейф дыма, мощно вырываясь из трубы котельной, отчаянно и обреченно несся параллельно горизонту и вдруг распадался на два густых хвоста. По небу бродили сполохи северного сияния. Где-то там, в полутора тысячах километров к северу отсюда, лежал мыс Арктический, начало нашего старта к Полюсу. Сам Полюс был еще на тысячу километров дальше. Жесткость погоды, которую мы моментально ощутили на собственной шкуре, заставила подобрать хвост нашему гонору. Бравада быстро слетела, на ее место холодным ужакой уже вползал страх. После ехали в кузове грузовика, верхом на вещах, своих и финки, потом заносили их в помещение, оборудованное французской фирмой под музей мамонта: летом на Таймыре Бернар занимался раскопками останков этих древних слонов. Расстелили спальники и легли на пол в большой комнате, стены которой были расписаны сценами из жизни мамонтов; они беспечно бродили по холмистой, поросшей травой местности. Один почти доставал до нас, лежащих в спальниках, вытянутым хоботом, приоткрывая нам внутреннюю его часть. Славка, самый догадливый из нас, сообщил нам о том, с какой натуры писался этот фрагмент. Французы не изменили себе и здесь, в чужой стране, оставались французами. Доминик и сопровождавшие ее журналисты ночевали в соседних комнатах.
Утром я нашел Бориса Лебедева. Он разместил нас в административном здании заповедника, выделив нам на первом этаже хозблок, состоявший из небольшой комнаты, кухни и туалета. Это было то что нужно, и мы сразу же перетащили туда свои нарты, рюкзаки, кучу сумок и мешков. В Хатанге мы должны были пробыть три-четыре дня, необходимые для того, чтобы переупаковать все наше снаряжение и продукты. Сам Борис по своим габаритам и основательности походил на легендарного Бегичева, путешественника и исследователя Таймыра. Много народностей было намешано в этом человеке, и, как бы подтверждая это, он говорил убедительно, со знанием дела. Наши разговоры были исключительно на тему Полюса. Работая в команде Бернара, Борис подключался к его программам со своей упряжкой ездовых собак. Задав несколько вопросов, он быстро определил уровень нашей подготовленности и ненавязчиво порекомендовал нам кое-что изменить. Он сказал, что в это время года есть вероятность повстречать белого медведя, причем, чем ближе к полюсу, тем медведи будут свирепее. Борис дал нам несколько советов. Вот некоторые из них:
1. Стараться не находиться между медведем и полыньей. Ни в коем случае не бежать, тем более к воде: охотясь у полыньи, медведь воспринимает любой живой предмет как свою добычу и привык к тому, что его добыча всегда спасается бегством к воде.
2. Подходя к вам как к своей добыче, медведь обязательно должен помериться с вами ростом, для этого он за несколько метров до своей жертвы встает на задние лапы. Если при этом его жертва оказывается меньше, он нападает наверняка. Человеку в этой ситуации нужно встать как можно выше, заскочить на торос, заструг или нарты.
3. Стараться не находиться между двумя медведями, так как один из них — самка, которая всегда продолжает охранять своего ребенка, хотя он может быть больше своей матери.
4. Стрелять с расстояния в 15–20 метров. Подпускать медведя ближе опасно из-за большой вероятности первого промаха. Целиться в голову.
5. Если медведь подошел к палатке вплотную, из палатки не выскакивать, как бы этого ни хотелось — в ближнем бою медведь всегда быстрее человека. Если он сам не уйдет, то наверняка будет действовать по следующей схеме: лапой порвет палатку и просунет голову в дыру. В этот момент нужно стрелять. Это самый надежный вариант.
А главное наставление Бори состояло в том, что на пути к Полюсу, если мы собираемся до него дойти, мы обречены на прощение друг друга. Эта простая, сказанная тихим голосом мысль стала подтверждением моего личного опыта. Я укрепился в ней, восприняв ее как высшую категорию отношений и гарантию нашего успеха.
Мы переупаковывали снаряжение, переливали бензин из пластиковых бутылок в десятилитровые алюминиевые канистры, ставили новые крепления на лыжи, дошивали верх нарт, подгоняли темляки лыжных палок и поясники. Постепенно выяснялось, что наше групповое снаряжение не подготовлено в той степени, какой требовала экспедиция. Нам не хватало тех трех суток, которые остались до вылета на остров Средний. Положение усугублялось тем, что Антон вспомнил о своих зубах и принялся их лечить. Он приходил после дантиста и заваливался на кровать. Он стал раздражителен и уже не мог говорить спокойно, по любому поводу начинал кричать. Я не мог отвечать ему тем же, понимая, что за этим последует хаос, и экспедиция закончится не начавшись. Найти решение я не мог, мне мешал тот факт, что Антон должен был внести недостающие деньги для нашей заброски на мыс Арктический. Особенно накалились отношения у Антона со Славкой, после того как Славке начала открываться вопиющая неподготовленность группового снаряжения. В один из таких моментов на замечание Славки о том, что ремнабор не укомплектован, Антон вывалил: «Все. На полюс я не иду. Я принял решение!»