Большая вода появлялась здесь всегда, когда приходили южные ветра. Припай, зацепившись за сушу, оставался, а северный лед уходил в направлении ветра. Иногда полынья раскрывалась до нескольких сотен километров. Ее ширина зависела от силы и длительности южного ветра. Потом приходили ветра северных румбов и гнали лед назад, на юг, в сторону островов Северной Земли. Все это заканчивалось грандиозным столкновением дрейфующих и паковых полей, исчисляющихся миллиардами тонн. В результате рождались торосы, подобные тем, по которым мы ползли до сих пор, делая по три километра в сутки.
Мы поставили палатку на южном «берегу» полыньи, на большой поляне, подальше от торосов — это было правилом ночевок на дрейфующем льду, ставить палатку подальше от возможных неприятностей и иметь достаточно свободного пространства в случае вероятных подвижек льда. Вечером по нашему следу приползли корейцы. Я пошел к ним на встречу. Ким пожаловался мне, что в его нартах лежит 150 килограммов, и этот факт угнетает его. Корейцы плохо говорили по-английски — наверно, еще хуже нас, очень часто мы совсем не могли их понять, все кончалось обоюдным смехом, и мы переходили на другие темы. У них были прекрасные палатки, обтекаемой формы, с тамбуром, добротного по фактуре материала — что называется, западного качества, именно то, что я видел в последние годы на экспедиционных буклетах. Наша палатка-полубочка была объемнее и выше, и в этом было ее преимущество по части комфорта. Она быстро собиралась, была двухслойной, пошита из тормозного парашюта. Материал продукции нашей авиапромышленности делал ее прочнее любой другой палатки, но то, что она была белого цвета, пускало насмарку все ее преимущества. Одеты корейцы были в комбинезоны и добротные красные пуховки. Пуховая одежда и пуховые спальники были эффективны в горах и в Антарктиде, но только не в Арктике, это мы знали железно. Лыжные крепления у них были современные, пластиковые, мы их называли «лапти», глядя на них, трудно было найти какой-нибудь изъян. Но для переходов через торосы эти крепления не годились, я поломал две штуки таких креплений в более спокойных местах — на застругах в тундре. У нас были отработанные годами, кондовые, нержавеющие пружинные крепления, изготовляемые серийно, но до сих пор подпольно, на почтовом ящике уральского военного завода. В них можно было спокойно пускаться в любую костоломку. На одежде у корейцев было множество шевронов спонсоров, все для моего понимания было предельно качественным, что вызывало дикую тоску от созерцания наших собственных, доморощенных вещей. Но от чего нельзя было оторвать глаз, так это от их нарт. Это были настоящие, качественные изделия из прочного пластика, с возможностью состыковывать их друг с другом и переплывать через разводья. Нарты были объемные и легкие одновременно, длиной более двух метров, что позволяло им ровно идти в торосах по глыбам льда. У каждого на случай пересечения водных преград имелось пластиковое каячное весло, это было логично, и я предложил корейцам плыть через полынью. Ким посмотрел в сторону полыньи и попытался объяснить мне, почему они не собираются этого делать. Судя по тому, что это объяснение закончилось угощением нас вкусным вяленым мясом, этот момент стал переломным в отношениях между двумя национальными сборными. Корейцы явно хотели, чтобы проблему переправы через полынью разрешили другие, несмотря на то, что наши санки были в четыре раза меньше и не подходили для плавания. Корейцы были новичками в Арктике, они и сами поняли это достаточно быстро, об этом же говорило и совершенно ненужное, на наш взгляд, снаряжение, которое они взяли с собой, на всякий случай: металлический ящик из нержавейки, в который устанавливались бензиновые горелки, два айсбаля, несколько ноутбуков и большое количество солнечных батарей. У них будет еще достаточно времени, чтобы осознать ненужность этих предметов и оставить их на просторах Арктики. У корейцев вообще не было рюкзаков, что было, конечно же, стратегической ошибкой, когда в мощных торосах потребовалось перетаскивать весь груз по частям. Я думаю, что в основном по этой причине, идя по нашим следам, они достигли нашего лагеря у полыньи на сутки позже нас. У Доминик также не было нормального, объемного рюкзака, вместо него был маленький ранец, как у школьницы. Но она, в отличие от корейцев, шла с легким грузом, рассчитывая на вертолетные заброски, а корейцы шли автономно.
Корейцы поставили две свои желтые палатки рядом с нашей, и мы впервые почувствовали изменения в наших отношениях: они утратили всякую высокомерность, которую еще позволяли себе в Хатанге. Вид простирающейся полыньи стал убедительным фактом, перед которым они оказались бессильны. Они сидели в палатках, где без перерыва работали горелки, и почти не выходили наружу. У нас же бензина для обогрева не было, сидеть в палатке было холодно, и мы ходили на разведку. Тем временем полынья расширялась, и перебраться на ту сторону стало невозможно даже корейцам в их плавучих нартах. Вечером Доминик позвонила Бернару, объяснила ситуацию и попросила в счет своего очередного подброса прислать вертолет и перебросить ее и русских через полынью. Так выразилась ее благодарность за то, что мы помогли ей. Корейцы молчали про деньги на переброску через полынью, и мне кажется, они больше рассчитывали на то, что мы найдем выход, в том числе и для них.
Слава: «Вечером полынья не замерзает и, похоже, расширяется. В сумерках пар напоминает копоть горящих покрышек. Дубак. Все вещи превращаются в жестяные. Перчатки после кратковременного использования издают звуки кастаньет. В фотоаппарате зеркало поднимается не спеша, надеюсь, что затвор отрабатывает верно. Пишу только потому, что чудом не выбросил ручку с металлическим корпусом, грею ее прямо в пламени свечи, и она пишет даже на холодной бумаге около двух строчек. От теплой куртки срезал манжеты — смерзаются, и руки не просунуть, а дома было очень удобно. Капюшон анорака превращается в каску и гудит как скорлупа. На просторах С. Л. О. невозможно отдохнуть — дружный храп шести корейских кимирсенов не дает расслабиться».
Тем временем юго-восточный ветер оторвал поле, на котором находились три наши экспедиции, и погнал его на северо-запад. Теперь мы оказались отрезанными и от Северной Земли, впереди и позади нас простирались огромные пространства воды. За ночь мы «уплыли» к северо-западу на 18 километров.
Большую часть времени мы со Славкой проводили в спальниках, рассказывая друг другу о своей жизни и просто болтая. Вертолет находился рядом, на острове Средний, но не летел по случаю нелетной погоды. У Доминик на месте обморожений образовались крупные пузыри, которые были тут же проколоты, а мертвая кожа срезана — так финка готовилась к ближайшему броску к Полюсу.
На третий день прилетел геликоптер и перебросил всех нас через воду. Шла средней силы низовка, и корейцы стали ставить палатку, мы же, прицепив сани и набросив рюкзаки, пошли на север. Сзади, не отставая ни на шаг, шла финка. Мы шли, пробиваясь через северо-западный ветер, и присутствие Доминик положительно влияло на наш темп: мне приходилось напрягаться, чтобы не дай бог не отстать. Финка легко преодолевала неровности, ее длинные и почти пустые сани без труда скользили между торосов, сама она прекрасно ориентировалась и, когда выходила вперед, всегда выбирала оптимальный путь в лабиринтах торосов. Скорее всего, сказывался опыт ее одиночного похода в Канадской Арктике к магнитному полюсу, тогда ее сопровождал верный пес по кличке Джимми — об этом я читал раньше в каком-то журнале. Несколько часов совместного перехода дали нам со Славкой ценную информацию: финка не брала торосы в лоб, а стремилась обойти их, ее путь вился, огибая препятствия. Мы же чаще всего шли по прямой, куда неотвратимо указывала стрелка компаса, и отчаянно рубились на этом прямом пути. Увидев другую тактику, мы стали смягчать свои правила. Вечером Доминик пришла к нам, я спросил ее, чем она лечит ногу. Она тут же сняла ботинок и носок и развернула салфетку, охватившую ее пальцы. Мы со Славкой молча проглотили впечатление от вида ее пальцев. Почти повсеместно кожа отслоилась и висела клочьями. В некоторых местах, где была срезана старая кожа, появились участки черного цвета.