«О'кей!» — сказала она, словно бы удовлетворенная состоянием своей ноги.
Утром Доминик позвала нас и сообщила, что решила возвращаться в Хатангу. Ее новый план состоял в том, чтобы за неделю подлечить ногу, а затем заброситься на 84-й градус и уже с одним только подбросом идти к Полюсу. Она сказала, что уже говорила с Бернаром и вызвала вертолет, за ней должны прилететь в течение двух дней. Рассказывая нам об этом, Доминик уже не вставала, а продолжала лежать в нартах. Мы переставили и как следует растянули ее палатку. «Вы должны дойти до Полюса!!!» — кричала она нам вслед, когда мы уходили полные сил, уходили отсюда навсегда.
Рюкзак, нарты и ты, нацеленный на Полюс. И совершенно не знаешь, что у тебя впереди, не знаешь, что будет завтра и что будет через месяц. На этом пути с тобой не может произойти ничего другого: ты или дойдешь до Полюса, или никуда больше не попадешь. Ты сам не сможешь вывернуться из магнитного поля своей мотивации. Ты втянут в его середину как ядро атома, и даже если сам захочешь выйти из игры — законы, удерживающие тебя на этом пути, почти физические, они не дадут тебе покинуть тобой же созданное поле.
По-прежнему карабкаемся через торосы, проходим полянки и поляны, которые стали чаще, а дальше видим льдины побольше, метров по двести. И все равно идем челноком: сначала переносим два рюкзака, а третьей ходкой — сани.
Однако того, что мы увидели дальше, никто не ожидал. Это походило на «Карагемский прорыв» на алтайской реке Аргут — ущелье, заваленное камнями, которое несколько лет мы мечтали пройти на плоту. Только вместо камней здесь были ледяные глыбы в несколько метров толщиной, на которые нужно было втаскивать сани. На запад и на восток, вселяя уныние, простирался тот же пейзаж. Не видя конца этому хаосу, мы приступили к прохождению. Мы не видели друг друга, находясь в десяти метрах. Каждый работал сам по себе. Нарты бились, слетая с торосов, но держали…
Славка: «11 марта. 82°14′ с. ш. 96°05′ в. д. Хочется спросить: вы гуляли когда-нибудь по каменоломне? Ландшафт такой же, только изо льда. Ледовые чемоданы громоздятся порой метров по 6–8. Некоторые достигают объема хорошей квартиры. Только здесь понимаешь мощь, с которой дрейфующий лед напирает на припайный. Преодолеть такое препятствие „в лоб“ с нашим грузом невозможно. Ищем проходы, челночим».
Прошла первая неделя нашего передвижения к Полюсу. Температура не поднимается и держится на отметке около -40°. Можно сказать, что все 24 часа в сутки были часами борьбы за существование. Наши спальные мешки с каждым днем набирали конденсат, все больше превращаясь в ледовые убежища. Протиснувшись в темноте в эту ледовую берлогу, нужно было заснуть раньше, чем тело своим теплом растопит лед, намерзший в утеплителе самого спальника. Как правило, это удавалось сделать благодаря четырнадцатичасовой работе на жестоком морозе. Но через некоторое время я просыпался среди ночи оттого, что дрожал всем телом. Спальник был мокрый. Я менял положение, прижимался плотнее к Славке и дожидался момента, когда дрожь иссякала, и я тут же засыпал до следующего приступа дрожи. Так, рывками, проходила ночь. И еще неизвестно, что было хуже — десять часов таскать по бешенным торосам 130-килограммовые нарты, превышающие в два раза твой собственный вес, или выживать в спальнике ночью. Испытав в молодости на Восточном участке БАМа -60°, я совершенно не мог предугадать, что при -40° может быть значительно холоднее. Это была совершенно другая планета, с совершенно другими ощущениями, действительно экстремальными. Днем мне постоянно кажется, что все это вот-вот закончится, мы зайдем в теплую избу и закроем за собой дверь. Так сопротивлялся организм и искал возможность покончить с этим кошмаром. И я, к своему ужасу, начинаю понимать, что этого не произойдет, что никакой избы здесь быть не может, ее не будет еще, по крайней мере, два месяца! Спасительная идея быстро разрушается, и ты остаешься один на один с холодом. Принципиальный исход решен давно. И дело, казалось, было только во времени — когда Арктика сломает нас окончательно.
Наш день начинается в пять утра, когда звонит будильник, но мы еще лежим, я собираю волю в кулак, чтобы подняться. В палатке на пять градусов теплее, чем снаружи, но самое главное — здесь нет ветра. Все вокруг покрыто густым слоем инея: стенки палатки, верхняя накидка спальников — все в белом, готовом в любой момент осыпаться на тебя. На все это я смотрю по утрам одним левым глазом. Правый глаз за ночь начисто заплыл, веки не раздерешь. Косым взглядом вижу, как правая щека утром торчит на три сантиметра дальше левой. Что-то творится с организмом, но меня это почему-то не очень расстраивает. Славка весело сказал, что организм активно разрушается. Я на Славку не обижаюсь, потому что он прав. Так вот, здесь я признаюсь открыто, что день мне приносит только страдания, и в этом нет ничего удивительного, так уж, наверное, устроена моя душа — удовлетворение в моей жизни всегда приходило через какие-то неудобства, чаще всего это были страх или страдания. Хоть я совсем не жаворонок, встаю я всегда первым, только потому, что я руководитель экспедиции и тут-то я должен выжимать из себя все соки. Но пока я собираю волю в кулак, собираются в кучу и мысли: нужно выскочить из спальника и быстро надеть внутренние войлочные чуни моих канадских ботинок, дальше, особенно не шевелясь, дотянуться до входа — там лежит щетка-сметка — и аккуратно обмести иней с внутреннего полога палатки. Медленным движением от конька вниз — иначе иней будет сыпаться не по периметру, а в центр палатки, на спальники и вещи. Это — пытка, руки мерзнут. Я знаю, что поморозил пальцы не в «бою», а на этих неприметных, безобидных операциях. Потом нужно развязать вход и вытолкнуть на лед сначала накидуху со слоем инея, затем охапку спальника — пусть вымораживается, потом на освободившееся на коврике место один за другим установить примусы, накачать их, сделав по 15–20 качков, снять перчатку и из внутреннего кармана достать полиэтиленовый мешочек, из него извлечь коробок спичек, приоткрыть его и снова надеть перчатку. Дальше, пока откручиваешь пробку от пластиковой бутылки, нужно замедлить движение перед тем, как начнешь переливать необходимые три грамма спирта из этой бутылки в чашку сначала одного, потом второго примуса (перелить или недолить крайне нежелательно). Снова скинуть перчатку, чтобы поджечь спирт, по одной спичке на примус, оставляя горящую спичку в спирту. Спичка горит, и нехотя начинает загораться спирт. С этого момента у меня есть приблизительно 12–15 секунд на то, чтобы бросить в котлы куски плотного снега, но здесь нельзя опоздать, нужно открыть вентиль подачи топлива именно в тот момент, когда, выгорев, начнет гаснуть спирт. Когда заработают примусы — поставить на один из них скороварку, на другой — чайник. Затем можно уже спокойно добавлять в них снег и лед. Обзаведясь в туристической жизни всяческим специальным кухонным снаряжением, от скороварок до котлов, вставляемых друг в друга, на этот раз я взял чайник. Двухлитровый алюминиевый папанин чайник, который он всегда брал на охоту. Я попал в точку, взяв этот чайник: так удобно, экономично, вот только носик торчит. Впрочем, у нас большие нарты, и носик для нас не проблема. Дальше идет рутина, то, от чего всегда хочется увильнуть. Но в этом походе нас только двое — маловато. В черном мешке — суточный рацион на троих. Здесь забинтованные скотчем два вида крупы, пакет сухого картофеля, три пакета супов, орехи, халва, сухофрукты, колбаса, корейка, сливочное масло, конфеты, сыр, сухари, шоколад. Все это высыпается на коврик и делится на три части, одна из которых кладется в «третьевой» мешок — такое название могло родиться только в Славкиной голове, он же пометил его желтой веревочкой. Повезло Кате с мужиком. Откладываем третью часть в «третьевой» мешок, и утренний бедлам на этом почти заканчивается. Если успеваешь управиться с этими делами до того, как закипит вода в скороварке, — отлично. Каша в автоклаве снимается с огня и три минуты «доходит» под давлением. За это время по мискам рассыпается сублимированное мясо (по пять с половиной ложек), кладется масло, режется на мелкие кусочки колбаса, все это заливается кипятком из скороварки, а затем раскладывается по мискам каша. И как только пища готова, мы отключаем примус и, пока едим, мы согреты. Но вскоре холод возвращается. Единственное от него спасение — это работа: собирать кухню, личные вещи, сворачивать палатку, упаковывать снаряжение в нарты и рюкзаки. Обычно мы выходили через два часа пятнадцать минут с момента пробуждения. Мы были горды этим, потому что в экспедициях Чукова на те же операции тратилось три часа.