Выбрать главу

"А ты девица когтистая", - подумал Песцов. Он не был готов к такому спору и просто не знал, как возразить, да и возражать не хотелось. Она была права - это он чувствовал. Да и осмыслить надо, подумать хорошенько. Поэтому он уклонился от разговора.

- У нас компания неподходящая для споров, - кивнул он на лошадей. - Мы говорим - они молчат. Боюсь, мой Буланец обидится и сбросит меня на обратном пути.

Надя как-то неловко улыбнулась и первой села в седло. По дороге Песцов спросил внезапно:

- Скажите, а почему ваши звенья семейные? - Он теперь наверняка догадывался, что создание таких звеньев было и ее рук дело, и полагал, что прямой вопрос смутит ее.

- Очень просто, звенья сами комплектовались... Каждый подбирал того, кого хотел. И потом, чисто семейное звено у нас только одно. Остальные друзья. - Надя так доверчиво смотрела на Песцова, что весь его подвох теперь показался ему глупостью.

- Простите, но ведь подбор кадров как-то нужно контролировать!

- Матвей Ильич, эти люди не спектакль разыгрывать создали звенья. Они будут хлеб растить и не один год работать вместе, жить... Тут надо не просто доверять, - знать друг друга, надеяться как на самого себя, любить... Да, да, любить! Ведь мы не подбираем жен мужьям. Сами находят. Так и здесь, - работа на земле не менее сложна и капризна, чем семейная жизнь.

- Вы так уверенно говорите об этом, словно сами лет двадцать прожили замужем.

- Замужем не была, колхоз не создавала, с кулаками не боролась... А туда же лезет... рассуждать. Это я уже слыхала.

Надя приподнялась на седле и тронула поводья. Лошадь взяла рысью с ходу и потом перешла в галоп. Песцов догнал Надю только возле конного двора.

- Мне хотелось бы поговорить с кем-нибудь из ваших звеньевых, - сказал он, подъезжая.

- Пожалуйста! Хоть с Никитиным, хоть с Еськовым.

- Который из них помоложе?

- Еськов. Он вроде бы на охоту собирался.

- Вот и отлично! Я как раз ружье прихватил с собой. Сходим вместе позоревать.

11

На закате Песцов вместе с Еськовым отправились на охоту. На этот раз Песцов надел высокие резиновые сапоги Волгина. Тропинка на рисовые поля вела вдоль извилистой речушки, заросшей по берегам молодым ясенем, бузиной и диким виноградом. Небольшая рыжая собака, помесь сеттера с дворняжкой, бежала сбоку, ныряя в жухлой прошлогодней траве. Разговор шел чисто профессиональный - на охотничьи темы. Высокий дюжий Еськов в резиновых сапогах, скатанных в голенищах, и в брезентовой куртке, делавшей его похожим не то на шахтера, не то на рыбака, рассуждал категорически:

- Я охоту без собаки не признаю. Это все равно что езда ночью без фар. Летишь, а куда - черт-те знает.

- Это справедливо, но не на всякой охоте, - осторожно возражал Песцов. - Допустим, охоту на уток можно вести и без собаки.

Еськов смерил Песцова с ног до головы удивленным взглядом, словно впервые увидел его.

- Да вы что, Матвей Ильич! - воскликнул он, готовый рассмеяться. - А если подранок, к примеру, в камыши упадет? Ты его чем, бреднем, что ли, доставать будешь?

- Это бывает редко.

- Ну, не скажи! Вот видишь мою Берту! - Собака при этом слове остановилась и повернула длинную морду к хозяину. - Нет, ты не гляди, что она такая, не легавая. Она всю весну моего тестя утками снабжает. Вечером охотники стреляют уток у реки, а он с ней утречком на другой день выйдет, и Берта, глядишь, штук десять - пятнадцать принесет ему.

Песцов чувствовал, что Еськов врет, но перечить не стал: впереди был серьезный разговор.

Позиции выбрали охотники на рисовом поле метрах в ста друг от друга. Песцов встал у болотца на пятачке редкого желтовато-бурого камыша. Еськов - возле канавы под кустом ольхи.

Огромный темно-красный диск солнца медленно спадал на четкую бледно-голубую кромку дальних сопок; коснулся ее и на минуту остановился, словно в самом деле почувствовал под собой твердую опору. Песцов смотрел, не утомляя глаз, на солнце, ощущая его слабое тепло, и чему-то радовался, непонятному, но очень знакомому. Но вот оттого ли, что просто утомились глаза, или оттого, что он задумался, ему стало казаться, что солнечный диск быстро-быстро вращается. В голове промелькнула нелепая мысль: "Сейчас покатится солнце по этой голубой кромке". И вдруг он вспомнил детство, приокскую вечернюю степь и так же готовое покатиться по горбатому горизонту багровое солнце. И он понял теперь, почему он радуется, глядя на солнце: в нем проснулся тот светлый и чистый восторг перед добрым, непонятным солнышком, который уходит от нас вместе с детством.

Солнце садилось быстро, уходило за сопку, а радость эта все росла в душе Песцова, и он живо вспомнил, как скакал вслед за Надей, как трепался на ней клетчатый платок, обнажая шею, затылок с высоким пучком ржаных волос. "А шея у нее такая тонкая", - вспомнив, подумал Песцов. И ему так захотелось поцеловать эту тонкую шею, уткнуться носом в эти поднятые на затылке, заколотые в большой пучок волосы... "Я непременно должен увидеть ее вечером, - решил Песцов. - Непременно".

Слева от него неожиданно грохнул выстрел. Песцов вздрогнул и повернулся. Стайка уток невысоко над землей трепыхала крыльями. Послышался свист рассекаемого воздуха и частые гнусавые звуки: кво-кво-кво. "Клохтун", - машинально подумал Песцов, взвел курки и присел. Теперь он весь превратился в слух и зрение и с неудовольствием почувствовал, как сильно забилось сердце, отдавая звоном в ушах. "Ах, черт! Выдержки у меня нет. Промахнусь", - сокрушался он.

Как ни всматривался Песцов, но первая стайка все-таки появилась неожиданно, вывернулась откуда-то сбоку. Вф-ю-ю-ю-ть! - просвистело над головой. И он, не целясь, вскинул ружье, выстрелил. Кво-кво-кво, насмешливо ответил подброшенный кверху выстрелом косячок. Песцов выстрелил из второго ствола вдогонку, уже прицелившись. Одна утка, раскинув по-ястребиному крылья, спланировала куда-то в траву. Песцов вскочил с места, как подброшенный пружиной, и бросился за уткой. Через минуту он увидел, как из высокой травы выскочила Берта, держа в зубах эту утку, и опрометью бросилась к Еськову. "Ты скажи, какая нахальная тварь", подумал Песцов, оторопев.

- Значит, попадаем?! - крикнул ему, смеясь, Еськов. - Она же в моем звене работает.

Чем гуще становились сумерки, тем чаще шли один за другим небольшие косяки. Грах! Грах! - гремели выстрелы попеременно то у Еськова, то у Песцова, и Берта сносила уток в одну кучу к ногам хозяина.

Между тем незаметно смеркалось. Уток можно было различить только над головой или на фоне заката. Песцов перестал стрелять, осмотрелся.

На востоке в густой ультрамариновой хмари тонули дальние почерневшие сопки, холмы, низины. Тяжелый, таинственный мрак, казалось, исходил от этих сопок и все дальше и больше окутывал землю. И только на западе, где играл золотисто-розовый закат, земля еще сопротивлялась; зубчатым изломом, подкрашенные невидимым солнцем, высились горы в молочно-голубой дымке.

Тишина стояла полная, и малейший звук отчетливо улавливало ухо. Вот кто-то крикнул на реке: "Куда полез, дьявол! Держи левее!" Затем с минуту влажно шлепали по воде весла. Где-то раздался свист, - видать, охотник кличет собаку. Вот оборвала первую высокую ноту лягушка, словно испугавшись своей дерзости. И опять тишина... В воздухе плавали запахи болотной прели и тот особый сыроватый дух добреющей, от тепла пробудившейся земли. И вдруг Песцов уловил тонкий свежий запах молодой травы. Он жадно потянул в себя воздух. "Ах, черт! Трава пробивается, сказал он радостно. - Как хорошо-то, боже мой. Как хорошо!"

- Пойдем, что ли? Чего ждать! - окликнул его Еськов.

Песцов подошел к нему. Еськов раскладывал поровну убитых уток; их оказалось десять штук. Песцов знал, что сам он убил не более трех.

- Хорошо стреляешь, - сказал он Еськову.

Тот вынул из кармана кисет, протянул Песцову, закурили, и только потом уж, затянувшись дымом, ответил:

- Так мне плохо стрелять не положено. Все ж таки я кавалер "Славы" всех степеней.