Бедекеръ не посовѣтовалъ мнѣ запастись полотнянымъ зонтикомъ отъ солнца, и я заторопился въ аллею, уходившую неизвѣстно куда, только очень далеко. Влѣво отъ аллеи попалъ я подъ настоящую тѣнь парка и тихо двигался по тропинкѣ. Мнѣ очень хорошо дышалось. Вспомнилъ я свой заказной боръ, Ивана Петрова и его пчельникъ и, ни о чемъ тяжеломъ не думая, шелъ себѣ впередъ, какъ малое дитя. Меня все тѣшило: и прозрачность воздуха, и вѣковые стволы деревьевъ, густо обвитыхъ плющемъ, и темная южная ихъ листва, и звонкое рѣзанье какой-то птицы, и страстная, немолчная музыка кузнечиковъ. Вправо, сквозь дальній край аллеи, виднѣлась огромная луговина. На ней учились солдатики, всѣ въ бѣломъ. А на самомъ дальнемъ планѣ выступали невысокіе холмы съ розовымъ отливомъ, покрытые точно дымкой, сквозь которую бѣлѣлись на уступахъ домики и виллы. Откуда-то летѣлъ поѣздъ, и паровикъ лакомотива, точно какая жаръ-птица, разрывалъ дымчатую даль…
Молодо было у меня на сердцѣ и я невольно благословилъ это южное утро, показавшее мнѣ, что не даромъ я хвалился самъ себѣ своей выносливостью.
Дойдя до перекрестка съ старымъ каменнымъ колодцемъ, я почувствовалъ голодъ: мудренаго ничего не было — я ушелъ натощакъ. Позади, у самаго входа въ паркъ, я замѣтилъ что-то похожее на кондитерскую, но идти назадъ мнѣ не хотѣлось; отдохнувши у колодца, двинулся я дальше, дошелъ до какой-то пирамиды и вступилъ въ боковую аллею. Изъ-за низкой каменной ограды, съ круглыми павильонами по бокамъ, выставлялся двухэтажный домъ, позади палисадника. Я прочелъ вывѣску: Caffe е ristoratore.
И въ этомъ мнѣ была удача; я разсудилъ сдѣлать привалъ.
Черезъ палисадникъ, очень-таки запущенный, прошелъ я къ крыльцу ресторана. Вдоль всего фасада стояли въ тѣни зеленые диваны и стулья. Ко мнѣ выскочилъ черноватый курчавый малый, маленькаго роста, съ краснымъ и потнымъ лицомъ, въ затрапезномъ сюртучишкѣ, такой же почти вертлявый, какъ и мамзель въ ѴШіпо Ruffi. — Было всего часовъ одиннадцать, а отъ него уже шли винные пары.
На мое желаніе чего-нибудь закусить, онъ однимъ духомъ пустилъ — С’е brodé, с’e bistecca, с’е eccelentissimo bovo, con fagiolini al burro…
Такъ онъ зачекалъ, что я долженъ былъ попросить его говорить порѣже. Онъ согласился и, плутовато усмѣхнувшись, обошелся со мной, какъ съ неумѣлымъ форестъеромъ, т.-е. самъ мнѣ, долго не думая, притащилъ порцiю бифштекса и чашку плоховатаго бульона съ натертымъ сыромъ. Прислуживалъ онъ, несмотря на свои винные пары, ловко и, такъ сказать, умно. Его рьяная фигура мнѣ нравилась. Я даже спросилъ, какъ его звать. — Звать его Филиппо, или въ сокращеніи: Пипо.
Пипо разсказалъ мнѣ всякую штуку, — какъ великъ паркъ, въ которомъ часу здѣсь катаются господа изъ Флореуціи, гдѣ находится модное кафе, тиръ и зданіе бывшей молочной фермы; но добавилъ, что теперь тамъ молока нѣтъ, ибо—
— Le bestie поп ci sono piu!
И такъ онъ выпалилъ слово бестіе, что я даже разсмѣялся отъ удовольствія: позавидовалъ бы ему каждый маіоръ въ произношеніи этого звука.
Подавая мнѣ чашку кофе, Пипо продолжалъ меня «оріентировать», по любимому выраженію графа Платона Дмитріевича. Я узналъ отъ него, что въ ресторанѣ я могу имѣть обѣдъ хоть въ девять часовъ вечера; что на задахъ дома происходятъ рысистые бѣга въ туземныхъ таратайкахъ, и удобно упражняться на велосипедахъ; что ѣздятъ даже и дамы, и могутъ переодѣться тутъ-же на верху, въ особой комнатѣ. Онъ припомнилъ какую-то иностранку, которая на-дняхъ каталасъ на велосипедѣ.
— Una signora russa! взвизгнулъ онъ и сдѣлалъ рукой итальянскій жестъ, точно онъ что хотѣлъ засунуть себѣ въ носъ.
— Russa? перепросилъ я его.
— Si signor magnifica!…
И онъ даже подмигнулъ лѣвымъ глазомъ.
Мы разстались друзьями. Я обѣщалъ ему захаживать. Этотъ ресторанчикъ избавлялъ меня отъ необходимости ходить въ городъ за ѣдой, а съ графиней я что-то не разсчитывалъ обѣдать.
По указаніямъ Пипо отправился я все той-же боковой узкой аллеей къ большой площадкѣ, гдѣ посрединѣ цвѣтника возвышалась ротонда, съ китайской крышей на тонкихъ столбикахъ. Я еще не добрелъ до площадки, какъ вдругъ изъ-за угла поперечной аллеи показались двѣ фигуры, и черезъ нѣсколько секундъ поровнялись со мной.
— Коля! вскрикнулъ я.
Предо мной дѣйствительно стоялъ Коля. Онъ ужасно выросъ и смотрѣлъ чистымъ итальянцемъ: такъ онъ загорѣлъ. Стройное его тѣло казалось еще гибче и тоньше въ сѣромъ костюмѣ съ широкими панталонами, подобранными въ штиблеты. Соломенная шляпа сидѣла на затылкѣ по-иностранному.
Онъ точно не сразу узналъ меня. Потомъ что-то нехорошее проскользнуло у него по широкому лбу и отразилось въ усмѣшкѣ.
— А, Николай Иванычъ! безъ всякой радости выговорилъ онъ и, какъ большой, подалъ мнѣ руку.
Я пожалъ ее, бросивъ взглядъ не столько на него, сколько на его спутника.
Съ нимъ шелъ рослый и плечистый молодой малый, съ полнымъ румянымъ лицомъ и русой, красивой, точно четырехугольной бородкой. Онъ былъ одѣтъ весь въ желтоватый полотняный костюмъ; на головѣ коричневая шляпа такой формы, какія носятъ пѣвцы въ «Гугенотахъ». Сразу я узналъ русскаго; лицо такъ и сіяло по-нашему, по-русски, не то что самодовольствомъ, а какъ-бы смѣсью удали съ добродушіемъ.
— Николай Иванычъ Гречухинъ? обратился онъ ко мнѣ, приподнимая шляпу.
— Да-еъ, отвѣтилъ я съ недоумѣніемъ.
— Графиня ждетъ васъ и графа съ княжной цѣлыхъ три дня, продолжалъ онъ, не мѣняя своей сіяющей улыбки. Вы одни пріѣхали?
— Одинъ.
— Леонидъ Петровичъ! крикнулъ ему Коля пріятельскимъ тономъ; я пойду за почтой, а вы проводите monsieur Гречухина… Да?..
И не дожидаясь отвѣта, онъ побѣжалъ по направленію къ ресторану.
Мы остались въ аллеѣ другъ противъ друга въ выжидательныхъ позахъ. Я рѣшительно не зналъ, съ чѣмъ къ нему обратиться.
Зато онъ нашелся и, протягивая мнѣ руку, груднымъ голосомъ проговорилъ —
— Позвольте представиться: кандидатъ правъ — Рѣзвый. Прошу любить да жаловать.
Такой молодостью и свѣжестью дышала вся фраза господина Рѣзваго, что я отвѣтилъ очень искренно на его рукопожатіе.
— Пойдемте, заговорилъ онъ, я васъ проведу къ графинѣ. Она тамъ, за цвѣтникомъ, на скамейкѣ. У ней образовалась привычка: утромъ сидѣть въ паркѣ, читать здѣсь газеты и письма, иногда работать. Только жаръ началъ одолѣвать. Графиня жалѣетъ, что поторопилась пріѣхать съ водъ; да оттуда погода прогнала. А на море еще рано.
Все это сообщалъ онъ мнѣ, не желая меня занимать, а просто такъ, между прочимъ. Съ нимъ мнѣ стало очень легко.
— Вы здѣшній житель? полюбопытствовалъ я.
— Нѣтъ! Въ Италію я заѣхалъ какъ туристъ…. а во Флоренцію собственно я попалъ очень недавно. Я ужь третій годъ за-границей.
— Живете себѣ такъ, или съ спеціальной цѣлью?
— Я посланъ былъ отъ университета. Но срокъ мой кончился, и я остался еще на годъ. Не знаю, получу ли магистра, или нѣтъ, но я того мнѣнія, что для профессуры по политическимъ наукамъ надо пройти практическую школу публициста: все видѣть, вездѣ побывать. Книжной учености мало.
— Вы и разъѣзжаете, сказалъ я.
— Я бы еще поѣздилъ! вскричалъ онъ весело и тономъ истаго юноши; да у меня всего до сентября финансовъ хватитъ!.. По неволѣ поплетешься сдавать экзаменъ и кончать диссертацію… А здѣсь-то какъ хорошо! а?.. Чудо…
Онъ остановился, снялъ шляпу и вскинулъ свои свѣтло-каріе глаза на синее, бездонное небо.
Жизнь брызгала изъ всѣхъ поръ господина Рѣзваго. Я даже заглядѣлся на него и тутъ же вспомнилъ курьезное объявленіе, прочитанное мною по дорогѣ въ Вѣнѣ, въ тамошнемъ Tagblatt'ѣ. Какая-то дѣвица желала провести пріятно время съ благороднымъ иностранцемъ. Она называла себя: «eine lebenslustige Blondine». Это слово lebenslustig точно выпрыгнуло у меня изъ головы, глядя на господина Рѣзваго. Такъ я его и прозвалъ съ той же минуты: «жизнерадостный».
Мы стояли съ нимъ подъ тѣнью древняго бука, лицомъ къ луговинѣ, посреди которой посажено въ рядъ четыре дерева. Солнце обливало ихъ искристымъ свѣтомъ и, въ промежутки ихъ стволовъ, луговая зелень врывалась веселыми полосами, Не хотѣлось оторваться отъ блистающей картины, такой же жизнерадостной, какъ и мой собесѣдникъ.