Грумъ и Марія завозились около чайнаго стола. Марія и при «господахъ», какъ у насъ говорятъ, не теряла своей неугомонности. Она раза три подмигнула Рѣзвому и, не обращая на меня вниманія (должно быть за запонки), начала шептаться съ нимъ.
Я не желалъ любопытствовать и удалился на балконъ; но и туда пронзительный шепотъ Маріи черезчуръ явственно долеталъ.
— II signor conte, рѣзала она воздухъ… la giu!
«То-есть, внизу» перевелъ я себѣ.
Что сказалъ ей Рѣзвый — нельзя было разслышать. Онъ по-итальянски изъяснялся больше существительными. Вотъ раздался ихъ общій смѣхъ: стало быть, они другъ друга поняли.
Коля пробѣжалъ по гостиной, выглянулъ на балконъ, и сейчасъ же ретировался, разглядѣвъ меня въ углу.
— Domani? спросила Марія и зашумѣла чашками.
Опять они разсмѣялись; Леонидъ Петровичъ вторилъ ей съ особымъ добродушіемъ, и мнѣ съ балкона видно было, какъ она передъ нимъ извивается. Руки ходили, точно вѣтряная мельница, станъ перегибался, точно лоза какая въ осенній сиверокъ.
Картина выходила забавная. Возмущаться было бы слишкомъ «по книжкѣ», какъ когда-то говаривала графиня Варвара Борисовна. Вѣдь надо же было Леониду Петровичу хоть разъ въ жизни отпраздновать свои именины! А развѣ онъ виноватъ, что для другихъ это — поминки?
Вотъ вошла графиня. Ея фигура въ очень легкомъ платьѣ и съ полуоткрытой грудью точно озарила всю эту огненную комнату. Всякій художникъ вскричалъ бы: «матрона!»
Можетъ быть и Рѣзвый сдѣлалъ ей то же привѣтствіе. Она подошла къ столу и, глядя на Марію, что-то сказала по-итальянски.
Всѣ трое разсмѣялись, послѣ чего «наперсница тайнъ» подбѣжала къ балкону и крикнула мнѣ горломъ:
— II te!
Послѣ чая, мы остались въ салонѣ. Графиня сначала разсѣянно курила (уже не пахитосы, а довольно толстыя папиросы), потомъ оставила насъ съ Рѣзвымъ и сѣла къ пьянино. Заиграла она что-то томное и расплывающееся, какое-то «morceau», нервно и даже съ аффектаціей. Она и въ музыкѣ стала другой.
— Графъ пріѣзжаетъ завтра, сказалъ мнѣ Рѣзвый не то въ видѣ вопроса, не то въ формѣ сообщенія.
— Вамъ будетъ очень пріятно съ нимъ познакомиться, замѣтилъ я безъ всякой задней мысли.
Леонидъ Петровичъ какъ-будто поежился, но тотчасъ же спросилъ, какъ ни въ чемъ не бывало:
— Графъ, кажется, единъ изъ самыхъ видныхъ нашихъ земцевъ?
— Да, онъ много сдѣлалъ для своего края и очень вѣритъ въ земскія учрежденія.
Опять-таки я выговорилъ это безъ всякаго желанія язвить графа Платона Дмитріевича.
— Вѣритъ! подхватилъ Рѣзвый, и расхохотался. Признаюсь, много нужно имѣть святой вѣры, чтобы смотрѣть съ надеждой на наше русское самоуправленіе.
Графиня остановилась,
— Будемте говорить тише, прошепталъ Рѣзвый, мы мѣшаемъ графинѣ.
— Нисколько, отклинулась она, вставая съ табурета, продолжайте говорить, я вамъ не буду мѣшать… вѣдь вы завели мужской разговоръ?
Она обратилась съ этимъ вопросомъ къ Рѣзвому, подойдя къ нему очень близко. Блуждающая и сладковатая улыбка ея остановилась томно на глазахъ его. Предо мнойужь больше не стѣснялись; я за это былъ почти благодаренъ.
— Что это вы, графиня!.. вскричалъ Рѣзвый, вскакивая съ своего мѣста. Развѣ есть дѣленіе на мужскіе и женскіе разговоры!..
Она сѣла въ кресло, вынула изъ соломенной корзиночки какую-то работу и отвѣтила уже съ другой, нервной усмѣшкой: — Есть.
— Что установило его? добивался Рѣзвый.
— Многое, Леонидъ Петровичъ, многое; если не природа, то общество… среда, какъ вы ныньче всѣ выражаетесь.
— Однако…
— Я не говорю ничего обиднаго для женщины; но было бы смѣшно, даже дико взваливать на нее такую же, напримѣръ, отвѣтственность, какъ на мужчинъ.
«Вотъ оно куда пошло», подумалъ я и замѣтилъ вслухъ:
— Другими словами, вы ее считаете невмѣняемой, какъ малолѣтныхъ, слабоумныхъ и совсѣмъ помѣшанныхъ?
— Ахъ, Николай Ивановичъ, перебила она меня, что это вы не отстанете никакъ отъ ученыхъ словъ… Невмѣняемость! Да этого и не выговоришь сразу… что это значитъ?
— Это значитъ, графиня, объяснилъ за меня Рѣзвый, именно то, что вы доказываете, и можетъ быть, не совсѣмъ безъ основанія — именно, что женщина не можетъ быть обвиняема во всемъ наравнѣ съ другими… то-есть съ мужчиной… Вѣдь вотъ ваша мысль?
— Да; я въ этомъ все больше и больше убѣждаюсь, продолжала она, опуская нѣсколько голову. Я говорю только за женщинъ моего времени и моего общества. Другихъ я мало знаю… Есть у насъ теперь новыя женщины… Допускаю, что тѣ будутъ иначе жить, чѣмъ мы… Но мы.
— Внѣ закона, подсказалъ я.
Она быстро обернулась, гнѣвно поглядѣла на меня и съ удареніемъ выговорила:
— Если вамъ такъ угодно, то и внѣ закона…
— Ну, это парадоксально! возразилъ Рѣзвый; но глаза его съ такимъ выраженіемъ глядѣли на графиню, что не трудно было прочитать въ нихъ:
«Все, что вы ни скажете, я готовъ подписать».
— Намъ не дано было ни въ дѣтствѣ, ни тогда, когда мы сдѣлались дѣвицами, никакого profession de foi. Религія? — развѣ она входитъ въ наше воспитаніе, какъ во Франціи, напримѣръ, гдѣ у каждой дѣвочки есть свой directeur de conscience? Мораль? Какая? И она у насъ не имѣетъ никакихъ традицій, потому что у насъ нѣтъ класса, который бы самъ себѣ предписывалъ правила морали. Примѣры? Объ этомъ лучше и не говорить. Гражданскіе интересы… вѣдь такъ, кажется, Николай Иванычъ?.. Они и у мужчинъ-то кончаются полнѣйшимъ фіаско, и ихъ-то, что ни день, обличаютъ въ разныхъ земствахъ — въ простомъ воровствѣ. Ну что-жъ остается? Материнскія обязанности, семейный долгъ?.. Но все это такъ съ неба не слетитъ, надо это создать себѣ, а создавать — не изъ чего!
— Прекрасная защитительная рѣчь! вскричалъ Рѣзвый и захлопалъ въ ладоши.
— Очень убѣжденная, тихо добавилъ я.
Графиня врядъ-ли слышала мое замѣчаніе; да и не для меня она и тратила свое краснорѣчіе. Объективъ ея былъ — Леонидъ Петровичъ. Значитъ, эта защитительная рѣчь была необходима, если графиня рѣшилась произнести ее въ присутствіи человѣка, который зналъ ее за женщину, смѣло бравшую всякую отвѣтственность на себя.
Во время-оно, она не стала-бы тратить словъ на доказательства своей «невмѣняемости».
— Я не хочу заводить философскаго спора, небрежно вымолвила она, принимаясь опять за свою работу.
— Адвокатскія способности у васъ блестящія! продолжалъ восторгаться Леонидъ Петровичъ и подсѣлъ поближе къ графинѣ. И все, что вы сказали о женщинахъ нашего поколѣнія — безусловно вѣрно, насколько я знаю наше общество! Да и пора, наконецъ, перестать накидываться на женщину съ уголовнымъ кодексомъ въ рукахъ. У насъ есть одна вещь, которая все оправдываетъ…
— Именно? полюбопытствовалъ я.
— Именно отсутствіе развода!
Графиня ни единымъ словомъ не отозвалась на восклицаніе Рѣзваго. Я замѣтилъ только особую игру въ ея глазахъ.
Мнѣ ничего не оставалось дѣлать въ этрусскомъ салонѣ. Программа была разжевана, и тотъ, къ кому она обращалась — контрасигнировалъ ее.
Я взялся за шляпу.
— Куда-же вы, Николай Ивановичъ? затараторилъ Рѣзвый, такіе интересные дебаты — и вы торопитесь спать!
— Да вы уже договорились до полнаго соглашенія, отвѣтилъ я; какіе же возможны дебаты?
— Николай Иванычъ одобряетъ разводъ на собственный фасонъ, вымолвила неспѣша графиня.
Когда я подошелъ къ ней проститься, она сухо спросила меня:
— Вы поѣдете встрѣчать?
— Поѣду, а вы?
— Нѣтъ, — они не маленькіе… Впрочемъ съ кѣмъ-же отпустить Колю…
Поморщивъ лобъ, она рѣшила:
— Можетъ быть, я и соберусь; но вы меня не ждите.
— Слушаю-съ, смиренно выговорилъ я.
Добрѣйшему Леониду Петровичу точно въ самомъ дѣлѣ было непріятно, что я уходилъ. Даже кожа счастливца не дѣлала его эгоистомъ.