Поздоровался я съ моремъ. У меня къ нему нѣтъ привычки, но я родился на Волгѣ, и дѣтство свое провелъ, глядя на ея мореподобные разливы. Потребность въ созерцаніи обширныхъ водныхъ массъ жила во мнѣ, и сколько разъ мнѣ въ глуши моего хутора, или въ захолустьяхъ, куда я каждый годъ попадалъ, хотѣлось неудержимо очутиться на берегу, съ котораго видна синяя или сѣро-зеленая безграничная даль.
Тутъ, въ Ливорно, море было прекрасно, какъ и вездѣ; но порою слишкомъ ужь празднично, слишкомъ смотрѣло растопленнымъ золотомъ въ полдень, слишкомъ переливало лазурью къ закату. Но я впервые испыталъ, какой это безцѣнный другъ и повѣренный всякихъ думъ и сердечныхъ тайнъ. Сидите вы на камнѣ у самой окраины, легкая зыбь прибиваетъ ласкающіяся волны и поднимаетъ искристую пѣну. Все тотъ же звукъ, безконечноразличный въ самомъ однообразіи своемъ, шепотъ и журчаніе, плескъ и прибой… Закроешь глаза, и кажется тебѣ, что ты посреди океана на какой скалѣ. Ничего тебѣ не страшно, мысль витаетъ вширь и вдаль, совѣсть не допускаетъ сдѣлокъ, во всемъ ты слышишь одинъ голосъ правды, во всемъ доходишь до самаго конца. Да, нигдѣ такъ не думается, какъ на морѣ, нигдѣ такъ не вздрагиваетъ сердце отъ каждаго великодушнаго помысла…
И Наташѣ полюбилось море. Больше у насъ и не было убѣжища. Она испугалась, въ первый же день увидавъ, какъ шумно, людно и модно на ливорнскихъ купальняхъ. Съ ранняго утра у «Панкальди» толкутся разодѣтыя купальщицы и купальщики и осматриваютъ другъ друга. Изъ города спѣшатъ барскіе экипажи, фіакры снуютъ туда и сюда, дѣти бѣгаютъ и болтаютъ, на проходахъ между кабинами и подъ всѣми полотняными навѣсами сидятъ группами ничего не дѣлающія дамы и дѣвицы и показываютъ видъ, что занимаютъ себя пріятнымъ разговоромъ. Проходить между этими группами до свой кабины было для Наташи инквизиторской пыткой. Каждое утро она сбиралась на купанье, точно на выпускной экзаменъ. Графиня дѣлала ей мало замѣчаній; но то, что она ей говорила, было всегда ѣдко и совершенно уничтожало ее. Все это касалось ея внѣшности: туалета, турнюры, походки. Семейство ходило купаться въ одинъ часъ. Графиня совсѣмъ затмѣвала свою дочь, но ея туалеты ужь черезъ-чуръ бросались въ глаза рядомъ съ простенькими, только что приличными платьицами Наташи.
Вотъ мы и убѣгали вдвоемъ на море, подальше, въ ту сторону, гдѣ Ardenza, пройдя аллею, но которой каждый вечеръ съ семи часовъ происходитъ такое же московско-купеческое катанье, такъ и въ флорентинскомъ паркѣ. Избѣгали мы съ ней, въ первые же три дня, все прибрежье. Когда мы въ день пріѣзда вошли въ маленькій садъ, идущій передъ линіей прибрежныхъ домовъ, насъ поразила южная растительность. Подъ яркимъ солнцемъ, во влажномъ воздухѣ, пропитанномъ запахомъ свѣтло-зеленыхъ южныхъ сосенокъ, предстали передъ нами кусты алеандровъ красныхъ, розовыхъ, бѣлыхъ, алоэ, кактусы, и какіе-то стебли, прорѣзывающіе листву, точно гдѣ-то въ очарованномъ лѣсу. Благоуханіе чуть не кружило головы. Аллея низенькихъ сосенъ показалась намъ такимъ сладкимъ пріютомъ. Но жаръ далъ себя чувствовать, и въ тропическомъ цвѣтникѣ мы начали просто задыхаться. Одно только море не измѣняло намъ, ни утромъ, ни передъ обѣдомъ, ни вечеромъ, особливо при лунномъ свѣтѣ. Зайдемъ съ ней далеко, подъ самую Арденцу, сидимъ, читаемъ, глядимъ подолгу на зеленовато-голубую поверхность, на старый угасшій маякъ, стоящій предъ купальнями, на выступы подъ навѣсомъ, гдѣ модная публика сидитъ по цѣлымъ днямъ. Издали кажется, точно мухи обсѣли какую дощечку. Я такъ и прозвать ихъ «мухами».
— Много сегодня мухъ, Николай Иванычъ! говорить съ улыбкой Наташа.
Графу и графинѣ я сказалъ, что мнѣ хотѣлось бы позаняться съ Наташей по естественнымъ наукамъ. Мои лекціи импровизовались не каждый день; за то каждый день Наташа могла убѣгать отъ Панкальди.
Морское купанье, все равно что нитье водъ, методически наполняетъ день ничегонедѣланьемъ. Ня графу, ни Рѣзвому, ни пріятелю его Колѣ—рѣшительно нечего было дѣлать съ девяти часовъ утра; но цѣлый день у нихъ раздѣленъ былъ по часамъ, точно на клѣточки. Графиня чуть не три раза въ день мѣняла туалетъ. Графъ тоже переодѣвался раза два. Не отставалъ отъ него и Резвый: онъ сдѣлался изящнѣе, чѣмъ во Флоренціи, попавъ въ воздухъ воднаго фэшена. Они долго завтракали, потомъ сидѣли подъ навѣсомъ у Панкальди, иногда переходили въ сосѣднее заведеніе Пальмьери, потомъ садились подъ палатку тамъ, гдѣ собираются «мухи», потомъ обѣдали, послѣ обѣда ѣздили въ шарабанѣ по дорогѣ въ Арденцу. Это мнѣ напомнило нѣсколько блаженную жизнь у Стрѣчковыхъ, въ Хомяковкѣ Коля пользовался вакаціей, и графъ какъ-то пересталъ находить, что онъ безъ пути балуется. Сейчасъ завелись у Коли аристократическія знакомства съ разными итальянскими маленькими «principe» и породистыми англійскими «boys». Онъ преважно расхаживалъ, заложивъ руки въ карманы своихъ синенькихъ широкихъ панталонъ, съ матросскимъ воротникомъ и голой шеей, и переглядывался сь дѣвочками не моложе двѣнадцати лѣтъ. Не всѣхъ удостаивалъ онъ ухаживанья. Нѣкоторыя вертѣлись около него, играли въ кольцо, заговаривали даже; но онъ смотрѣлъ на нихь презрительно и проходилъ мимо.
Леонидъ Петровичъ, явившійся въ Ливорно два дня послѣ насъ, порывался войти со мной опять въ пріятельскія изліянія; но я мало былъ съ нимъ вмѣстѣ. Я вѣдь зналъ, что новаго онъ мнѣ ничего не скажетъ и утѣшать его не приходилось: онъ осваивался, понемногу, съ своимъ положеніемъ. Я могъ бы, еслибъ хотѣлъ, узнать отъ него, — какіе у нихъ планы на осень, возвращается-ли онъ въ Россію, и думаетъ-ли графиня оставаться въ Италіи на зиму; но выспрашивать что-либо подобное я не пожелалъ. Поневолѣ я долженъ былъ сторониться не только отъ Рѣзваго, да и отъ графа. Графъ точно стыдился нѣсколькихъ страстныхъ сценъ со мною; онъ старался самъ успокоивать меня, онъ поторопился даже сдѣлать мнѣ сообщеніе, касавшееся его одного.
— Знаете, что я вамъ скажу, Николай Иванычъ, началъ онъ разъ, когда мы возвращались съ нимъ изъ города. Вагbе отъ меня долго скрывала, но она очень больна…
— Да? не безъ удивленія спросилъ я.
— Она, по гордости или по благородству натуры, не любитъ говорить о своихъ недугахъ; но это такъ… Ей нужна совершенно спокойная жизнь… Мнѣ право совѣстно, что я по пріѣздѣ такъ волновался… Но этого больше уже не будетъ. И то сказать: я не семнадцатилѣтній юноша.
«Вотъ оно что, выговорилъ я про себя, давно бы такъ.
— Придется оставить ее еще на зиму въ Италіи, продолжалъ графъ серьезно и заботливо, я думаю въ Римѣ… климатъ тамъ лучше… она еще не настаиваетъ на этомъ, но я самъ ей предложу… Какъ мнѣ ни горько быть съ ней въ разлукѣ,—но довольно предаваться малодушна… И вы меня за это похвалите, не такъ-ли, Николай Иванычъ?
«Такъ, такъ» поддакивалъ я мысленно, но вслухъ не могъ выговорить.
Въ болѣе глубокіе тайники души своей, Платонъ Дмитріевичъ не впускалъ меня. Все-жь лучше, что онъ передѣлалъ себя на этотъ фасонъ. На долго-ли? Мнѣ уже поздно было спрашивать.
Я желалъ уйти отъ всякихъ интимныхъ изліяній и наблюденій и ждать «чего-то» въ тихихъ бесѣдахъ съ Наташей, но мнѣ и это начинало не удаваться: я самъ незамѣтно проникался особой тревогой, точно будто я хотѣлъ какого-нибудь новаго взрыва, бурнаго столкновенія съ графиней. Это былъ послѣдній «рефлексъ» выгорѣвшей страсти. Кто прожилъ съ мое знаетъ, — трудно или легко сразу, въ какихъ-нибудь двѣ-три недѣли, разорвать все съ женщиною, на которую когда-то чуть не молился. Графъ, какъ ему ни жутко приходилось, все-таки былъ въ своей обычной роли. Особой нѣжности онъ никогда не видалъ отъ супруги. Онъ надѣялся и ждалъ, думая, что рано или поздно — пойдетъ по-старому. А я? Съ самаго пріѣзда въ Ливорно, не знаю, — сказала ли мвѣ графиня счетомъ пять словъ? Не то было горько, что тутъ находился другой счастливецъ, а то, что ничего не осталось изъ прежней задушевной жизни, ни пониманія, ни симпатій, ни общихъ интересовъ, ничего!.. «Неужели, въ самомъ дѣлѣ, спрашивалъ я себя, все, что меня влекло и очаровывало, и даже подавляло когда-то въ этомъ существѣ —миражъ, наивный самообманъ? Неужели она отвернулась отъ меня, какъ «власть имѣющая»? Вѣдь выходка у велосипеда — придирка; а если не придирка, то въ ней нѣтъ и тѣни, не только уваженія ко мнѣ, но простаго человѣческаго чувства.»