— Эй!
Я не сразу понял, что это мой возглас. И не сразу осознал, что сделал рывок в сторону Оскала.
— Ты что-то вякнул, раб? — повернулся тот ко мне.
От его взгляда мою спину прошиб ледяной пот.
— Мальчишка еле на ногах держится, — сказал я, пытаясь унять дрожь в голосе.
— И? Мне должно быть дело до этого? — уж чересчур спокойно спросил амбал, отвратно скаля зубы. Действительно — Оскал и есть. — Быть может, ты заместо него поработаешь? А? Потянешь двойную ношу?
— Потяну, — ответил я, даже не понимая толком, на что подписываюсь. Отступать было поздно.
— Да у нас тут герой нарисовался. Ну давай, ушлепок, работай. И ты тоже, — обратился громила к мальчику.
— Но ведь я вместо него… — начал было я.
— Да ты и вправду куриные мозги, — даже, кажется, удивился амбал. — Думал, мелкого отпущу? Может, еще слово замолвить за то, чтоб с него клеймо свели? Орудуй давай киркой своей, кусок говна, будешь в иной раз думать, прежде чем языком молоть.
Вот это я попал!
Я вернулся к работе. Напрасно я надеялся, что Оскал позабудет обо мне и оставит в покое. Нет-нет, да и пройдется рядом со мной. Нет-нет, да и стукнет своей громадной лапой по мне, давая понять, что работаю недостаточно усердно. Тело вскоре заныло не только от труда, но и от боли после многочисленных ударов. Одно радовало — от мальчишки Оскал отстал. Вот урод ведь все-таки!
Пережить бы этот день… а дальше что? Нескончаемая череда таких же дней, заполненных лишь тупым стуком киркой об камень и окриками подонка Оскала! Вот дерьмоооо…
Глава 3. Червь
Дни неслись за днями, я уже потерял им счет. Я ощущал себя будто в кошмарном сне, от которого не будет пробуждения. И это было самое дерьмовое.
За ту бесконечность, что я уже пребывал в своем новом подземном обиталище, я узнал много нового о мире. Спасибо Маху — хороший мужик, добродушный. Я был рад подружиться с ним. Старик вызывал доверие и пока был единственным товарищем для меня в новой и до усрачки — чего уж лукавить? — пугающей реальности.
Мир, в который я попал, был, как вы уже поняли, просто-таки пронизан магией. Нет, не повсеместно, конечно. Доступ к магии был ограниченным — и весьма. Магов было мало относительно других людей.
Еще в этом мире, как вы уже поняли, рабство было в порядке вещей. И какая чудная новость — я один из них, и это навсегда. Вот прямо до конца жизни, а конца в этих шахтах долго ждать не придется. Неужели я перенесся сюда, чтобы просто подохнуть на дне мира? Так я же и в своей реальности давно скатился на дно — так какая разница? Просто разнообразия ради я здесь, что ли, оказался? Да ну его нафиг — разнообразие такое.
И тут были… касты. Да-да, типа брахманов, кшатриев и иже с ними. Только названия здесь были чуднЫе. И банальные в то же время. Местные этого мира, похоже, обожали символизм. Они представляли человечество в виде громадного Древа, в котором крестьяне — это корни, ремесленники да купцы всякие-разные — ствол, а элита элит — крона. Да-да, вы не ослышались. Так и говорилось: «Эй, ты из какой касты, чувак?» — «Да я из кроны, а ты?» — «А я ствол — гордо попирающий ногами всякую чернь». А что же рабы? Дак они вроде вне касты должны быть — типа… неприкасаемых? Ха, как бы не так! Рабы были низшей, но все же неотъемлемой частью кастовой системы в виде громадного Древа — червями. И я — один из червей.
А еще тут были татуировки. Вначале я обрадовался. Круто же! Мечтал в свое мире разрисовать себя в парочке мест, но все как-то бабок на это дело не было… Но моей радости быстро пришел конец. Татуировки не возбранялись здесь, но считались правилом дурного тона и признаком принадлежности к низшим ступеням касты. Рабов клеймили принудительно. К чему я вообще завел речь о татушках? Ну рабы, ну клеймили. Но вот насмешка судьбы — беглого раба можно было опознать по тату. Я — раб. Но у меня нет тату. Хм, стоит это обдумать…
Кстати, да — Оскал. У него череп был разрисован, но это ладно, самое главное — шея. Я случайно заметил на ней такую же татуированную цепь, как у моих товарищей по рабству. Мах сказал, что Оскал буквально вышел из грязи в князи — был рабом в шахте, но выслужился перед хозяевами, и его вытащили наружу — буквально! — и поставили надсмотрщиком над бывшими собратьями. После того, как узнал об этом, я еще больше воспылал праведным гневом к мерзотному амбалу.
В один из дней, незаметно перетекающих один в другой, я таки увидел, что тут добывалось нашими руками. Одному из рабов удалось продолбить в стене путь к драгоценному камню. Это не был ни один из камней, которые были в моем мире — это было нечто совершенно неизвестное мне. Камень был приблизительно с половину моего кулака, он переливался смешением глубокого синего и темно-зеленого цветов, и был просто восхитителен.
Недолго нам удалось наслаждаться видом богатства, добытого руками одного из нас. Оскал быстро отобрал находку и понес к хозяевам.
— А если убежит вместе с ним? — спросил я у Маха, неотрывно глядя, как наш надзиратель удаляется в сторону выходу из нашей подземной тюрьмы.
Другие рабы жадно впились глазами в сокровище в руках Оскала.
— Не сбежит. А если и так — то недалеко. Клеймо на шее — не просто картинка, а магическая метка. По ней найдут и убьют в таких пытках, что любой предпочел бы им пожизненное рабство в шахтах.
Я сделал мысленную заметку. Клеймо магическое, значит. Как же я счастлив, что его нет у меня. Кажется, это первая настоящая причина для радости в этом мире.
***
И снова — дни растворялись друг в друге, как несчастные крупинки сахара в чашке отдающего горечью кофе. И это меня бесило. Все стояло на место. Я стоял на месте. Нет, движение было непрерывным, если считать перестук десятков кирок по камню. Но вот лазейки для побега все никак не обнаруживалось. А мне бы не хотелось сгинуть в этом мраке. И так уж на пределе сил стучу киркой, надолго меня не хватит. Нет, вообще-то говоря, телом я стал выносливее. Неженка внутри меня, ничего тяжелее нескольких литров пива из Пятерочки не таскавшего прежде, вначале взбунтовался, но потом присмирел. Мышцы стали сильнее, кожа на руках огрубела и стала походить на кожу настоящего мужчины. Но в атмосфере нескончаемого уныния и мрака хотелось повеситься. Местное питание заставляло отощать тут даже более менее упитанных мужчин, что уж говорить о таком дрыще, как я. А туалет — он был просто символом стресса для меня в этом мире.
Да, длительный физический труд полезен и для плоти, и для души — но не так, как он организован здесь. Не до состояния изнеможения. Не при жизни впроголодь.
***
Мах попал сюда по доброй воле. Пять лет — ровно столько он пробыл в подземных шахтах.
Когда-то он был счастлив. Когда-то он не был одинок. У него были любимая жена и сын с дочерью. Крестьянская семья. Дочь — первая красавица на деревне. И приглянулась она какому-то местному не очень крупному аристократишке. Старому, мерзкому и злобному, как водится обыкновенно в таких историях. Мах, конечно, за дочь встал горой. И ту зарезали, изнасиловав перед тем всем взводом солдат, которыми располагал аристократ. Потом пришел черед жены. Сына не тронули — крепкий был пацан, сгодился бы в шахтах. Но Мах взмолился о пощаде, падая в ноги чудовищам, растерзавшим его семью, и чудовища согласились. Впрочем, кто их знает, может, солгали? Но у Маха выбора не было: либо он в шахтах — а сын, может быть, будет жить, работая прислугой при дворе какого-нибудь капризного аристократа — либо сын в шахтах и скорая смерть от тяжкой жизни и непосильного труда.
Я удивился, как старик столько выжил здесь. Вместо сердца кремень у него — это точно. М-да, я, конечно, недолюбливал свой прежний мир за множество его недостатков, но такую жесть у нас все же давно вывели. А здесь процветает первобытная жестокость, не имеющая ни смысла, ни цели.
***
— Ты как, дружище? — спросил я у того мальчугана, за которого заступился когда-то в далеком прошлом — мне казалось, я в этой долбанной пещере заточен уже по меньшей мере сотни лет.