Ощущая под спиной мохнатый коврик, она отодвинула вверх маску для сна, сдерживая порыв отшвырнуть её куда подальше.
«Маринетт, был очень рад познакомиться с вами лично», - месье Агрест, прощаясь, галантно поцеловал её руку, и это было бы мило, если бы не... если бы да кабы!
Эти глаза-льдинки, пробирающие ледяным холодом прямо до мозга костей! Они не выходили у неё из головы, навевая страх и вызывая мороз по коже. Ах, если бы он носил чёрные очки!
Дюпэн-Чен не могла уснуть. Каждый раз, стоило ей лишь немного задремать, в голове тут же всплывало это его: «Маринетт, с вами все хорошо?»
Навевало воспоминания о событиях давно минувших, слава Богу, дней. Но почему? Почему на мгновение ей показалось, будто месье Агрест - это...
Черт, нет, Маринетт!
Она со всей дури ударила себя по щеке. Тот человек умер семь лет назад, и модельер, насколько бы противным он ни был, никак не связан с её мучителем. Это противоречило всем законам логики, и даже сейчас, пребывая в состоянии аффекта, она могла привести миллион различных доводов, почему Габриэль Агрест не мог быть этим гребанным маньяком, пусть горит он в Аду!
Но она, конечно, сегодня дала жару. Испугаться отца своего парня до панической атаки, да так, что чуть не упала в обморок прямо за столом - просто прекрасное начала крепких романтических отношений. И, хотя, вроде бы ей удалось исправить свою оплошность в самый последний момент, а остаток вечера прошёл без серьезных эксцессов, Маринетт чувствовала себя виноватой, причём перед всеми одновременно: и перед Адрианом, и перед Нино (хотя этот вроде даже ничего и не заметил, зато уговорил всех опрокинуть по бокальчику шампанского - «за встречу, так сказать!»), и перед Альей. Сезер под конец истерично посмеивалась, потому что сдерживать Ляифа, обычно в принципе довольно-таки пассивного, оказалось сложнее, чем она думала.
Подводя итог, все были рады, что этот фарс все же подошёл к концу без серьезных последствий.
«Без серьезных, да», - напоследок подумала Маринетт, протяжно зевая. Самоубеждение - штука опасная, ведь ложь самому себе - лишь ещё одни грабли под ноги. Положил - и забыл. А потом ка-а-ак шарахнет!
А Маринетт продолжала повторять всю одну и ту же ошибку. Забывалась, как только одни декорации сменялись на другие.
И она засыпала, ощущая, как крепко связаны за спиной руки, а во рту застрял пропитанный слюнями и кровью кляп. Во сне же, оно было понарошку, а не по-настоящему.
В этот раз она даже почти не боялась. Наверняка, приняла правила игры, навязанные ей отвратительным кукловодом. Или что-то другое?
Нет, в этот раз она почему-то знает, что все должно пойти по-другому. Нутром чует. Осталось совсем недолго, детка.
В помещении все так же темно и пыльно, и свечи, которые обычно зажигал он, приходя, не горели. Тут совсем немного пахнет дымом и мужским одеколоном, и этот запах стоит тут уже бесконечное количество дней - в подвале нет окон, чтобы проветрить.
У Маринетт свободны ноги, но двигать ими немного больно: они все в ссадинах и синяках. Особенно колени, эти дурацкие колени! Как же ей надоело на них падать!
Раньше она слышала, как где-то недалеко кряхтел от боли кто-то ещё. Такие же девочки, её ровесницы. Сейчас же все было тихо, как в гробу. А может быть, она умерла? Поэтому так спокойно?
Нет, тоже неверно. Маринетт чувствовала, что что-то здесь не то. Она ожидала чего-то... или кого-то. Но не того страшного месье, который приходит выкручивать ей руки. Он сегодня больше не придёт. Он сегодня уже сделал своё дело...
Маринетт проваливается в сладкую дрему в ожидании, так что совсем не слышит, как скрипят ступеньки, ведущие вверх, как зажигается одна-единственная свечка в канделябре.
- Эй... эй! - шепотом.
Маринетт, обессиленная из-за голода, с трудом открывает глаза; но все вокруг словно в тумане. Она не видит, кто пришёл за ней, не видит, что он делает. Только чувствует, как лопается веревка на запястьях, и им тут же становится легко и тяжко одновременно. Все затекшие руки будто пронзает миллион иголочек.
- Вставай, у нас мало времени?
- Кто это? - она косит полуслепым глазом, но силуэт посетителя ускользает от её взора.
Он практически тащит её на себе наверх, и Маринетт чувствует прохладу на лице от легкого ветерка. Босые ноги касаются травы, и это странно... но приятно.
- Бежать можешь? Нет? Тогда иди... ползи! Что угодно, только подальше. Я не могу пойти дальше. Хочешь жить - не оглядывайся больше!
И она поползла, потом, чувствуя себя несколько увереннее на ногах, встала и стала перемещаться короткими перебежками.
Свобода пьянит. Но кому нужна эта свобода, когда она не знает даже, куда идти?..