Пусть Дюпэн-Чен и дальше хлопает глазками, ни о чем не подозревая; пусть ей будет спокойно от мысли, что ей удалось огородить своего дражайшего друга от лишних проблем.
«Прости, Маринетт, но, кажется, ты права - мы сможем помочь друг другу только не договаривая, - как бы ему хотелось сказать ей это вслух. Быть предельно честным, как обычно. Но нет, нельзя. Она сама задала такие правила игры. - Пожалуйста, пусть это скорее закончится, и мы оба сможем вздохнуть с облегчением».
Просить прощения про себя - новая степень шизофрении. Ещё совсем немного, и его совесть будет взывать к нему через образ Маринетт, и тогда он будет на 100% уверен, что окончательно сошёл с ума.
Когда Куртцберг возвращается к себе домой, квартира вся перевёрнута вверх дном. Пол усеян разбросанными картинами, разбиты журнальный столик и хрустальная ваза, подаренная на каком-то конкурсе. Но самое главное - все ещё висит на стене. Весьма прозрачный намёк в виде изрезанного полотна портрета, который Натаниэль надеялся сохранить до дня рождения Дюпэн-Чен.
Но Нат осматривает представленное глазам зрелище весьма равнодушно, будто бы ожидал увидеть нечто такое. Страшно ли ему было? Нет. Страх он засунул куда подальше ещё на крыше. Он же пообещал быть себе смелым, да?
«...Если вам интересно мое предложение, позвоните по следующему телефону: +33 146527ххх...»
Интересно? О, и это ещё мягко сказано!
«Погоди, тварь. Твоя адская машина изъест себя ржавчиной изнутри, самоуничтожаясь. Я уж об этом позабочусь, так и знай...»
Ненависть - сильнейший рычаг, заставляющий сдвинуться с места абсолютно любой, даже самый старый и несовершенный механизм. Ненависть работает на износ, не боясь ни боли, ни усталости, ни смерти.
Их шестерёнки завертелись, протяжно скрипнув. На каком-то экстрасенсорным уровне это почувствовали все, но каждый встретил это ощущение по-разному: Хлоя Буржуа - с театральным равнодушием, с присущей ей меланхолией зажравшийся стервы допивая молочный коктейль на балконе одного из самых дорогих ресторанов Парижа; Маринетт же, наоборот, ощутила, как что-то внутри оборвалось и сорвалось вниз, в самую пропасть. Габриэль, сбрасывая входящий вызов от художника, прикрыл глаза, умоляя всех Богов о том, чтобы совсем скоро наступил наконец его час спокойствия.
Легче всего было, наверно, Луке - огонь азарта разгорался в нем лишь сильнее. Куффен с нетерпением ожидал, какие сюрпризы преподнесёт им этот презабавный паренёк.
Да, этот механизм действительно сработал словно наяву, и задел даже ни о чем не подозревающую Натали, которая, выполняя поручения своего начальника, снова встречалась со следователем, чтобы подписать бумаги и завершении расследования, касающегося того несчастного VR-клуба и пожара в нем.
Бертран, скучая, допивал свой кофе, который уже трижды успел остыть, пока секретарь с присущей ей дотошностью с линейкой проверяла текст документов.
Натали прокляла уже и Армана, и документы, и своего босса. Голова раскалывалась уже второй день, не отпуская ни на минуту. Вяло текущая боль прерывалась вот такими резкими спазмами, как сейчас.
Натали сняла очки с уставших глаз. Эта мигрень убьёт её. И найдёт месье Агрест вместо своего секретаря завтра хладный труп.
- О, вы сняли очки, - тут прокомментировал балбес, сидящий напротив. Как он вообще следователем-то стал?
- О, представьте! Она не приклеены к моему лицу! - зло воскликнула женщина не сдержавшись, и бросила испепеляющий взгляд в сторону Бертрана.
- Вам... очень... ид-дё... оу.
Арман замолчал, не веря своим глазам. Ему всегда казалось забавным, что Супермен в комиксах носит очки и тем самым успешно скрывает свою личность. Ну каким нужно быть дебилом, чтобы не узнать человека в очках?
Вот сейчас следователь почувствовал себя этим самым дебилом, потому что перед ним сидела словно совершенно другая женщина.
И она ему была определенно знакома. И явно не в роли секретаря Габриэля Агреста.
- Не может... быть...
Чашка с недопитым кофе упала на столик и разбилась, расплескав все оставшееся содержимое.
Глава 31
«А кинематограф-то... французский», - сказал Арману как-то его дед с озорным огоньком в глазах, покусывая сигару.
И, действительно, если немного обратиться к истории, то именно Франция подарила миру первое кино. Случилось это аж в 1895 году. С тех пор, однако, вселенную «синематографа» захватили супергерои в латексе, отодвинув легкий французский шарм и ненавязчивый юмор на роли второго плана, и все же... ничего больше не западало Бертрану в душу, как своё, отечественное, такое легкое, воздушное, но при этом не слащавое. Оно было живым и каким-то настоящим, что ли.