Срок был долгим и бестолковым. Почему именно сейчас? Почему не раньше, почему не позже? Маринетт не пряталась и не скрывалась, жила себе вполне обычной жизнью, и даже не хотела вспоминать о личности своего насильника — очень беспечно с её стороны.
Её забывчивость будто бы раздражала Бражника. Иного объяснения тому, зачем он дал такую явную подсказку, надеясь обесчестить в глазах своей жертвы своего сына, Маринетт придумать не могла. Как не могла и сообразить, что делать дальше — в этот самый момент, когда эта окутывающая зелень глаз, выглядевшая инородно в зимнем сквере, была направлена в её сторону.
Помимо своей воли, Маринетт покрепче сжала пистолет в руках. Конечно же, за весь свой недолгий путь она даже не подумала поставить его предохранитель. Эта мысль не давала ей покоя. Ладони вспотели от волнения, но холодным потом — было так холодно, так холодно, что её била мелкая дрожь.
У Адриана тоже был пистолет. Странно, но, несмотря на видимую беспомощность и жалкий вид, рука Адриана не дрожала, когда он направил дуло на Маринетт.
Девушка резко втянула в себя воздух. Не знала, как поступить, она сделала первое, что пришло в её голову: также направила свой пистолет на Адриана и прицелилась. Других способов защитить себя не было.
Парень только усмехнулся — но всего на мгновение. Спустя долю секунды, его губы упрямо сжались, а глаза прищурились. Человеку, который не знал Адриана, могло показаться, что он зол. Но Маринетт прекрасно знала, что его злость была другой: от неё мог замерзнуть океан. Сейчас же она ощущала лишь мелкий, колючий морозец, от которого веяло неуверенностью и растерянностью.
Щелкнул предохранитель — на оружии парня. Маринетт осознала, что времени совсем не осталось. Была всего одна попытка, и если она ошибётся, исправляться уже будет просто некому. С дыркой в голове вообще мало что волнует.
— Адриан, что происходит? — голос звучат хрипло. Будто бы она кричала последние два часа и сорвала голос. Ствол пистолета скользил в дрожащих руках, а палец норовил соскользнуть с курка. — Что... что они тебе наговорили?
Маринетт знала, во что хотели заставить поверить её. Значит, Адриану пытались внушить что-то такое. Склизкое, пахнувшее прогнившей правдой, такой, которую не хотелось принимать в том виде, в котором её преподносили. Но Маринетт... как бы сказать? Правда мертвым грузом легла на её сердце, но не пошатнуло уверенности. Совсем недавно её бы повергло все это в ужас, но сейчас... Боже, она просто хотела, чтобы все закончилось. И она бы обняла Адриана крепко-крепко, успокоила, решила бы, что делать с его полоумным отцом — уберегла бы от всего мира.
Но Адриан все ещё целился в неё из пистолета.
— Ты, — выплюнул он, и в одном этом местоимении было слишком много всего. Словно все эмоции его покинули с один этим словом. Понизив свой голос практически до шепота, так, что Маринетт едва его расслышала, он продолжил: — Ты убила мою мать.
Маринетт отшатнулась, опуская пистолет. Запусти Адриан в неё сейчас пулю, либо все сразу — она бы не заметила. Он словно уже выстрелил. Правда, промахнулся, и попал не в сердце и не в голову — а, скорее, в горло. Иначе девушка не могла объяснить, почему стало так тяжело вдруг дышать.
Что за бред?
Маринетт никогда не видела мать Адриана — по крайней мере, вживую. Не могла припомнить её лица — могла лишь предположить, что Адриан очень на неё похож, и, лишь потому, что он совершенно не был похож на отца.
Что они тебе такого сказали, что ты им поверил?
Секунды текли медленно, размазываясь во времени, словно глина. Возможно, они и вовсе остановились — так, наверно, бывает перед смертью, чтобы дать умирающему поразмыслить над своей жизнью, припомнить все плохие и хорошие моменты, попрощаться...
Ей, Маринетт, сказали правду. А Адриану? Тоже?
— Я... я не понимаю! — возразила она. — Адриан, что бы тебе не сказали... это... все ерунда! Честно, ерунда! Адриан опустил взгляд.
— Ерунда? Это всё — ерунда для тебя, Маринетт?
Это был явно вопрос с подвохом, который Маринетт не могла разгадать. Что-то, что именно она, а не Адриан, поняла неправильно. И это пугало, потому что следующее действие Агреста она не могла предугадать, даже если бы постаралась.
— То, что мой отец пытал тебя — это ерунда? Ты хочешь сказать, что совершенно не помнила из того, что происходило там? В той подвальной пыльной комнатке, я... я до сих пор помню, как отвратно там пахло. Как я мог позволить себе забыть об этом?