Она невидящим взглядом уставилась на ковер перед своими кроссовками и поэтому не могла заметить настороженности, внезапно появившейся во взгляде Триш, и неестественного спокойствия обоих полицейских.
– Видимо, кто-то крепко держал ее за руки выше локтей. Но отметины не выглядели страшными, и Шарлотта не казалась напуганной или взволнованной. Тем не менее это были именно синяки, на обеих руках, на одинаковой высоте. Так что вы понимаете, почему я встревожилась.
– И что вы сделали? – спросил старший инспектор. – Когда увидели их?
– Ну, я не хотела напугать Шарлотту до того, как выясню, что произошло. Я хочу сказать, что в первую очередь подозрение, естественно, пало на Ники, но, как я говорила, Шарлотта вроде бы любила ее, да и я, как мне кажется, обязательно заметила бы, если б Ники плохо с ней обращалась, намеренно причиняла боль.
– Все это кажется вполне разумным, миссис Уэблок, Так что же вы сделали?
Антония не ответила, по-прежнему не поднимая взгляда от ковра. Триш подумалось, что невозможно выглядеть более виноватой.
– Ты сказала, что поговорила с Ники, Антония, – подсказала она, вспомнив несколько известных ей случаев из прошлого, когда люди не оправдывали надежд Антонии. – Что она сказала в ответ на твои расспросы?
– Я оставила Шарлотту с книгой и пошла в комнату Ники. – Речь Антонии отчасти приобрела обычную для нее живость. – Она сразу же сказала, что не заметила никаких синяков, но что в тот самый вечер ей пришлось схватить Шарлотту во время купания, и, наверное, тогда она и оставила эти синяки. Шарлотта, видимо, поскользнулась на мыле, вылезая из ванны, и упала бы, если б Ники ее не поймала. Я велела Ники оставаться на месте и вернулась к Шарлотте. Расспросила, не произошло ли чего-нибудь необычного во время купания, и она сказала мне то же самое. Еще она сказала, что Ники больно схватила ее за руки в тот вечер, но раньше такого никогда не случалось. Понимаете, объяснение было нормальным.
– Да, понимаю, – сказал инспектор тоном, который явно считал успокаивающим. Судя по выражению лица Антонии, она его таковым не сочла. – Они выглядели достаточно свежими для полученных в тот же вечер?
– Да, наверное. Вообще-то я не знаю. А как выглядят старые синяки?
– Скорее желтоватыми, чем синими.
– Да, те были синие.
– Вы предприняли что-нибудь еще?
– О да, конечно. Даже несмотря на то, что я поверила словам Ники, потому что их подтвердила Шарлотта, я все же не до конца ей доверяла, поэтому начала возвращаться домой в неурочное время, так чтобы она не знала, когда я могу появиться и увидеть, что она делает. Если она что-то делала, я имею в виду. Я подумала, что если есть хоть малейшая… – Она остановилась, по всей видимости, не в состоянии выразить свою мысль словами.
Триш ожидала, что полицейские спросят, не установила ли Антония видеонаблюдение в детской, если так беспокоилась из-за действий Ники в отношении Шарлотты. Но они не спросили.
В последние несколько месяцев в средствах массовой информации широко освещался вопрос о камерах-шпионах, которые в Штатах устанавливали в детских комнатах, и о том, как передавать эти кадры через Интернет на любой компьютер. Антония должна была читать какие-то из этих статей, подумала Триш, и знать, насколько малы эти камеры и как легко их спрятать. С ее доходами она могла не беспокоиться об их стоимости и спокойно получила бы подтверждение или опровержение своих подозрений, не покидая собственного офиса.
– И разумеется, я была с ними каждую минуту во все свободные выходные. Когда могла. Даже перед сном в воскресенье, когда Ники заступает на дежурство. Я думала, что все в порядке, иначе никогда не полетела бы в Нью-Йорк, какой бы важной ни была сделка. О боже! Я больше никогда никуда не уеду.
– Но вы сказали, что ваш муж вызвался присмотреть за Шарлоттой, пока вы будете в Америке, – сказал старший инспектор Блейк, до сих пор не задавший ни одного вопроса из тех, что хотела бы услышать Триш.
– Он не муж. Мы просто вместе. – Некая нотка в голосе Антонии заставила обоих полицейских насторожиться.
Через мгновение Блейк скрестил свои длинные ноги и проговорил, неубедительно изображая небрежность:
– А. Да, конечно. Он хорошо ладит с Шарлоттой?
– Да, вполне нормально. Но она не его ребенок, и ему не приходится много с ней общаться.
Что ж, наконец-то что-то толковое, подумала Триш. Но точно ли Антония это знает? Она всегда говорила, что работает гораздо больше него.
Роберт, который был старше Антонии на четыре года, являлся креативным директором маленького независимого рекламного агентства, и его рабочий график был гораздо более гибким, чем у его подруги. Иногда, в ходе подготовки какой-нибудь грандиозной презентации, он по полночи просиживал в офисе, но в менее напряженные периоды обыкновенно приходил домой к половине шестого, во всяком случае, так Антония однажды сказала Триш. Сама она редко уходила из банка раньше семи часов, и свобода Роберта постепенно переставала ей нравиться.
– Я только хочу сказать, что дети не слишком его интересуют, – убежденно продолжала она, – и было время, я знаю, когда он чувствовал себя связанным из-за моей потребности проводить с Шарлоттой как можно больше времени. – Внезапно она резко дернулась, словно от укуса комара, и быстро добавила: – Не поймите меня неправильно, старший инспектор Блейк, Роберт никогда не причинил бы Шарлотте вреда, не огорчил бы ее. Он добрый человек. Очень добрый.
Триш заметила, что констебль с подозрением наблюдает за ней, и понадеялась, что на ее лице не отразилось изумление. Она отвернулась к окну и встретилась взглядом с камерой, которую один из фотографов поднял повыше в надежде ухватить случайный, но тем более ценный кадр. Отводя взгляд – куда угодно, лишь бы не на журналистов на улице и не на наблюдательного констебля, Триш уставилась на студийный, с эффектной подсветкой портрет Роберта, который стоял на круглом, красного дерева столе для вина среди множества других фотографий в серебряных рамках.
«Добрый» казалось наименее подходящим определением для Роберта. Со своими нарочито модными костюмами, подчас жестокими шуточками и решимостью рассказывать всем о своих успехах, Роберт всегда казался Триш непривлекательным мужчиной, выбивающимся из ряда других друзей Антонии. Она до сих пор не могла понять, почему Антония в него влюбилась или что именно в Антонии заставило его думать, будто он будет с ней счастлив. Триш недобро предполагала, что это могли быть деньги Антонии, но теперь начала страшиться возможности, что наиболее привлекательным в Антонии был ее ребенок.
Оглянувшись на сидевших на диване, Триш с облегчением обнаружила, что констебль снова сосредоточила свое внимание на Антонии.
– Но надежен ли он? Вы сами сказали, что в эти выходные за Шарлоттой должен был смотреть он. И тем не менее он ушел, хотя пообещал, что будет здесь и останется с девочкой, так? – спросил Блейк.
В его голосе не слышалось и намека на неодобрение, но Триш прекрасно знала, о чем он думает, и предположила, что и Антония об этом догадалась. В конце концов, ее никогда и ни в малейшей степени нельзя было назвать глупой, пусть порой ей и недоставало чуткости. Она должна прекрасно понимать, так же, как Триш и полиция: когда маленькой девочке наносится какой-то вред, отчим попадает в число главных подозреваемых.
– Да, но это же по работе, – сказала Антония, словно объясняя самоочевидную истину. – Там какие-то сложности. А у него не было причин считать Ники ненадежной.
– Где он сейчас? – спросил инспектор.
– Снова в офисе. Он вернулся туда, как только привез меня из аэропорта. – Антония отвела взгляд от его лица, на котором на секунду отразилось настоящее изумление. К несчастью, теперь она смотрела прямо на Триш, выражение лица которой было еще менее ободряющим.