ПОМАШИ РУКОЙ ЗНАКОМОЙ ЗВЕЗДЕ
Люба выезжала из Варшавы вечером. Вокзал, серое унылое здание из стекла и бетона, был построен так, что сквозняки гуляли по нему вдоль и поперек. Сейчас вокзал был почти пуст. Приходившие торопливо покупали билеты и тут же отправлялись на перрон. Встречавших было мало, и это было так не похоже на вечную сутолоку российских вокзалов, как будто живших своей тайной жизнью.
Любе вспомнилась ночь, которую она провела с мужем здесь, на вокзале, два года тому назад. Был апрель, дни уже радовали солнышком, но ночи оставались по-прежнему холодными. Они хотели, выехав ночью, утром быть в Белоруссии, не опоздав при этом на брестское маршрутное такси, которое доставило бы их прямехонько до санатория. Но то, что казалось простым и логичным, сломалось при первом же столкновении с действительностью. Электричка, которая должна была отправляться в одиннадцать вечера, задерживалась. Муж суетился, несколько раз ходил узнавать, сколько же им еще ждать. Продрогнув в здании вокзала, они окончательно замерзли на перроне. Только через час им сообщили, что электрички не будет. Можно было возвратиться домой, но тогда через два-три часа сомнительного отдыха им надо было вернуться, так как первая утренняя электричка отправлялась около шести утра.
Они подумали и решили остаться, все-таки это было хоть и не очень приятное, но приключение. Они уселись в центре зала ожидания, но вскоре поняли свою ошибку - пластмассовые стулья буквально примерзали к телу. Тогда они пересели на деревянные, которые были поставлены так, что образовывали круг. Кроме них пассажиров, ожидающих утренних электричек, не было, но люди все подходили и подходили, вскоре их собралось уже не менее сорока.
Все они были, без сомнения, бездомными, и только по лицу и одежде можно было судить о степени их погружения в нынешнее состояние. Среди них были молодые и старые, некоторые с запекшейся кровью на разбитых лицах.. Вокзал жил: они подходили друг к другу, о чем-то совещались, куда-то выходили и возвращались вновь. Иногда мимо медленно проходили полицейские, вглядываясь в их лица, но ни к кому не приближались и не мешали передвижениям. И одни и другие знали, чего хотят.Люди- остаться под крышей, полицейские - тишины и порядка.
Часу в третьем ночи хождение почти прекратилось, люди стали засыпать, но спать разрешалось только сидя, и полицейские немедленно будили тех, кто пробовал улечься. Никто с ними не спорил, только один, принявший, видимо, на грудь больше, чем ему требовалось для правильной оценки происходящего, закричал, завозмущался, требуя покоя. Лица полицейских из добродушных тут же превратились в суровые: никто не смел оскорблять их при исполнениии. Они не заламывали бедолаге рук, не поигрывали дубинками, а просто вытеснили его в холодный мрак ночи. Остальные не обратили на это никакого внимания: каждый здесь сам скреб на свой хребет и расплачивался за это тоже сам.
Среди ночевавших на вокзале было три женщины. Две из них были поопрятнее третьей, и видно было , что они по мере возможности заботятся о своей внешности: волосы были подкрашены и аккуратно расчесаны, руки тоже чисты и без черных каемок под ногтями. Но это не могло обмануть никого: между ними и остальным миром уже пролегла невидимая пропасть. Женщины поужинали, достав продукты из сумок, а потом, подложив их под голову, заснули, свернувшись калачиком для тепла. Полицейские, проходя мимо, только посматривали на это явное нарушение правил, но не будили заснувших. Наверно, мудрыми были их мамы, сумевшие вложить в головы своих детей уважение к женщине, какой бы она ни была.
Уже к часу ночи Люба и ее муж замерзли настолько, что, открыв чемодан, натянули на себя все теплое, что имели. Сквозняки гуляли по вокзалу, ночь обещала быть бесконечной. Их присутствие здесь не осталось незамеченным: уже трое подходили и просили денег на еду. Муж покорно лез в карман за кошельком, но, когда подошел очередной проситель, отказал, проворчав, что на всех денег у него не хватит. Человек неожиданно легко засмеялся и отошел. Отказ не обидел его. Люди для него уже давно превратились в тех, кто давал деньги и кто не давал. И не факт, что одни были лучше, чем другие, могло быть и так, что он подошел со своей просьбой не в лучший момент их жизни. А уж о разных моментах жизни бездомный, наверно, знал побольше многих.
В начале шестого спящие люди зашевелились и стали потихоньку разбредаться: новый день требовал от них больших усилий для выживания, и они использовали каждый шанс. Вздохнув, Люба подумала, что можно быть счастливым и несчастным в любой стране.
Поезд шел в ночи. Она всегда плохо спала в незнакомой обстановке, но таблетки пить не хотелось. И Люба стала думать о том, что, решившись на эту поездку, как бы простится с теми, с кем была близка долгие годы. Городок, в который она ехала, находился в 360 км от Екатеринбурга. Возник он в 1910 году как поселок при создании лесосеки, а разрастаться стал после того, как увеличивался и увеличивался поток ссыльных и спецпереселенцев. К названию Городка было прибавлено ЛАГ, и к 1943 году этот ЛАГ разросся до семидесяти тысяч трудармейцев: немцев России, прибалтов, поляков из Западной Белоруссии и Украины, которые добавились к "кулакам". А потом прибыли спецпереселенцы из Молдавии, фины, калмыки, оуновцы, члены сект "Истинно-православных христиан" и "Свидетелей Иеговы". Кого только не было в этой пестрой толпе ( в ЛАГе находились даже японцы, китайцы, корейцы), ведь через Урало-Сибирское спецпереселение лишь в течение 1930-1945 гг прошло более 1,5 млн человек.
В то время, когда Люба жила здесь, Городок представлял из себя маленький Вавилон: на слуху были русские, немецкие, еврейские, украинские, белорусские, польские фамилии. Не считалась экзотической и греческая фамилия Ламбрианиди, и английская - Смит. Никого не удивлял и маленького росточка китаец , которого звали Ван Ден Хуэй. Он был добр и безобиден, а, кроме того, по просьбе зрителей устраивал целые представления со своей кобылой. Ван развозил продукты по магазинам и больше всего, казалось, любил костлявую рыжую Маню, обучая ее в свободное время разным штучкам. Любимой у мужиков считалась такая: китаец подходил к лошади и трагическим голосом, закатывая узенькие глазки, произносил:
-Манька! Немцы в городе!
Главным для зрителей считалось в этот момент отскочить подальше, потому что бедное животное в ужасе закидывало голову и мчалось, не разбирая дороги, на потеху зевакам.
Как бы там ни было, но жили дружно, по национальностям не делились, лишних вопросов не задавали, основным было то, каким ты человеком оказался, и тогдашнему руководству, наверно, казалось, что вот-вот родится он, новый тип - человек советский, но...