Закончились занятия, а потом и экзамены. Выпускной вечер - это было последнее, что связывало их со школой, после него - свобода, после него - новая жизнь...
Карамба появился, когда уже закончилась официальная часть и начались танцы, и все с удивлением отметили, что перед ними совсем другой человек. Куда-то исчезли постоянная угрюмость, желание быть в стороне от всех. Он с явным удовольствием раскланивался с учителями, пожимал парням руки, угощал их хорошими сигаретами за углом школы, постоянном месте сбора злостных курильщиков, отвечал на вопросы о Москве, словом, казался на первый взгляд обыкновенным выпускником. Однако, все же странным парнем на деле оказался Виктор Тимошевич, отдавший предпочтение выпускному вечеру в Городке, но на размышления об этом ни у кого не было времени.
А музыка все звучала, и выпускники танцевали, смеялись, флиртовали, тайно понемногу выпивали и старались не упустить ничего из начала той новой жизни, которая открывалась перед ними. Виктор тоже танцевал, приглашая бывших одноклассниц, и они с радостью соглашались, потому что Тимошевич был очень хорош в новом, явно сшитом на заказ, костюме, с открытой улыбкой, совершенно преобразившей его лицо.
Ольга была среди ребят, поэтому не удивилась, когда Виктор остановился перед ней. Он по-прежнему улыбался, и эта улыбка была предложением мира. Они поговорили немного о его планах, о Москве, в которой она еще никогда не была, и на вопрос о том, правда ли, что у нее все хорошо и она счастлива, спокойно и с достоинством ответила, что это так. Она прекрасно поняла, что он имел в виду, и ответила честно, потому что почувствовала, что иначе было нельзя .Он пробормотал что-то вроде того, что рад за нее, и сразу же отошел. Это не испортило ей настроения, потому что сделать это в такой день было просто невозможно.
Серая мышь, то есть Света, тоже была приглашена Витей на танец и с удивлением выслушала от него витиеватый комплимент, из которого поняла лишь то, что никакая она не серая, а очень даже красивая, и что он скучал по ней. Света лишь усмехнулась, потому что хорошо помнила его странные игры, в которые тоже была вовлечена помимо ее желания, однако он так искренне улыбался, что она чуть было ему не поверила, но вовремя одернула себя и, пусть нехотя, но твердо зная, что в этих словах мало правды, попыталась остановить его неизвестно откуда взявшееся красноречие:
- Не выдумывай, Витя, если бы я сейчас вдруг упала и умерла, ты бы просто перешагнул через меня и пошел спокойно по своим делам..
Улыбка сошла с его лица, он остановился, потом, крепко сжав руку партнерши, потащил ее на первый этаж, где было потише.. Остановившись у окна и все еще не выпуская ее руки, он заговорил:
-Так ты ничего и не поняла? Да я тебе по гроб жизни благодарен, потому что ты была единственной, кто был за меня. Такая была полоса: все было против, только ты - за.
Она отняла свою руку и зачем-то спрятала ее за спину, потом четко, как на уроке, произнесла:
- Спрячь свою благодарность куда подальше, она мне больше не нужна...
Потом, помолчав, с горечью добавила:
-Карамбой ты был, Карамбой и остался... Скучал он, видите ли...
Света давно ушла, а он все еще стоял у окна, потом снял галстук, который, казалось, нестерпимо сдавливал шею, сунул его в карман и побрел домой: все, что он хотел услышать, он услышал, все, что он хотел сказать, он сказал, и делать ему среди чужого веселья больше было нечего.
А выпускной продолжался, музыка гремела, молодежь веселилась как могла, и среди них были Саша и Люба. Она уже устала от танцев и веселья, ей хотелось немного отдохнуть, поэтому она, не долго думая, утащила Сашу в кабинет физики, уже приготовленный для ремонта. Столы были поставлены друг на друга и стояли в одном углу, а за ними - два стула, видно кто-то сегодня уже воспользовался этим укромным местом.
Они сидели и разговаривали, а Люба даже скинула с ног новые туфли, которые отчаянно жали и мешали радоваться жизни, хотя Саша уже не раз предлагал пойти домой за другими, благо жили они рядом со школой. Она, не желая пропустить что-либо интересное, откладывала это на потом, но вот сейчас, почувствовав, что вряд ли сможет даже надеть их, решила сходить домой незамедлительно. Они уже собирались встать, как услышали, что дверь в кабинет открылась и вошли двое.
Ребята испуганно притихли, когда услышали голос Олега Николаевича. Он стоял, обняв Ольгу, совсем рядом, поэтому так хорошо были слышны его слова. Он говорил о том, что осталось всего четыре дня до их отъезда и что он уже не знает, как пережить их, просил быть осторожной, потом с нежность в голосе стал спрашивать, как она себя сегодня чувствует, и тревожился за ребенка, потому что мамочке, так он назвал Ольгу, придется не спать до утра. Она отвечала каким-то особенным счастливым голосом, каким никогда не говорила в классе, успокаивала его, соглашаясь отдохнуть, посидев в учительской, и вообще больше не танцевать, если он так хочет. Потом, быстро поцеловав его, Ольга вышла, а Олег Николаевич, постояв еще некоторое время, вышел вслед за нею.
Саша и Люба долго молчали, потому что не могли поверить в то, что услышали. Это правда, что в последнее время об Ольге и Олеге Николаевиче говорили, но как-то полунамеками, потому что все понимали, что как за молодой красивой женщиной, так и за не обремененным семьей красивым мужчиной всегда тянется шлейф недомолвок и сплетен.
- Боже мой, - проговорила, наконец, Люба, - мне их так жаль, что хочется плакать.
-Дай слово, что никогда и никому этого не расскажешь. Это не наша тайна. Пусть они будут счастливы, - попросил Саша, хотя сказанное им было лишним, ведь она и так все понимала.
И Люба поклялась никому и никогда об этом не рассказывать.
А в это время муж Ольги, который тоже веселился на выпускном вечере в своей школе, согласился играть в совершенно дурацкую игру в почту. Ему прикололи на лацкан пиджака номерок, и он стал ждать. Письмо пришло неожиданно быстро, и это была не маленькая записочка, а свернутый вчетверо тетрадный листок. Он, развернул его и стал читать.
Улыбка медленно сползла с лица, когда Добрый молодец перечитал письмо во второй раз. Не иначе, это был какой-то глупый розыгрыш... Но он тут же отогнал от себя эту мысль, потому что с ужасом понял, что это не так. Письмо было от его жены, он сразу же узнал ее почерк, но адресовано не ему, а кому-то другому. Но Боже мой, о чем она писала! О тоске, которая иногда становится совершенно невыносимой, о том, что эти мучения скоро кончатся, а дальше о совсем невероятном, о их ребенке, который в последние дни почему-то решительно невзлюбил запах котлет.