— В морге искупают! Рой, давай! — огрызнулся напарник.
Когда с могилами было покончено, гробокопатели развалились на заросших травой холмиках. Ближе к обеду послышались звуки похоронного оркестра. Сухов поднялся.
— Несут горемычных! Накинь рубаху — неприлично мертвяков в последний путь голышом провожать.
Вереница людей с венками заползла в кладбищенские ворота. Следом внесли бывших любителей ухи и сушеной воблы. Траурное шествие застыло напротив вырытых ям. Гробы установили на заранее приготовленные козлы. Не обращая внимания на вдовьи вопли, батюшка отслужил панихиду. Родные и близкие стали прощаться с покойниками.
Скулеж похожих на ведьм плакальщиц поплыл над кладбищем. Рыдали неважно — согласно тарифу. Сухов подошел к гробу, коснулся одутловатой руки мертвеца и уже собирался отойти, как утопший сосед сквозь зубы процедил:
— Клава тебе привет передает!
Федя шарахнулся в сторону. Под сдавленный возглас толпы он подвернул ногу и свалился в могилу. Напарник спрыгнул следом. Народ забыл о своих мертвецах и бросился к месту трагедии: каждому хотелось стать очевидцем чужого горя.
— Все, откувыркался! — крикнул из могилы Федин коллега. — Кажись, шею сломал.
В ту же ночь случилось еще одно необъяснимое событие, взбудоражившее город. Находясь на дежурстве, Васька Щукин сквозь дрему услышал хлюпающие звуки со стороны озера. Он схватил фонарь и побежал к мосткам. Потрясению сторожа не было предела: освещенный луной водоем клокотал, исчезая под землей.
Утром толпа зевак с изумлением смотрела на котлован, покрытый толстым слоем донных отложений. Следующей весной талые воды заполнили его и превратили любимое место отдыха горожан в заросшее осокой болото.
Гудвин
Вымощенная булыжником площадь неоднократно меняла название. Изначально она именовалась Торговой, затем — площадью Революции. Спустя много лет после кровавых событий стала Театральной. С одной стороны овального плаца жались друг к другу многочисленные кафе и магазинчики; с другой находилось здание драматического театра, построенное в середине девятнадцатого века. Между ними раскинулся сквер. Огороженный ажурной решеткой, разделенной на секции кирпичными столбами, он шумел листвой и пускал облака тополиного пуха. Вдоль ограды вытянулся тротуар с вросшими в него чугунными фонарями каслинского литья. Около одного из этих великанов по утрам появлялся нищий.
Он сидел на асфальте и не проявлял ни к чему интереса. Грязный пиджак с большими заплатами на локтях, войлочные боты и мятые брюки свидетельствовали о том, что человек ведет не вполне нормальный образ жизни. Однако пьяным или с похмелья его никто не видел. Сколько ему лет, определить на глаз было сложно. Внешность побирушки менялась в зависимости от погоды. Иногда он казался стариком, а порой — вполне трудоспособным мужчиной. Прохожие бросали в кепку медяки и шли дальше, совсем не интересуясь, кто этот человек и какая нужда заставила его сидеть с протянутой рукой.
Николай Гудвин ежедневно проходил мимо, но завести разговор не осмеливался. Однажды он пересилил себя, приблизился к попрошайке и присел на корточки. Тот выглядел моложе обычного. Видимо, солнечные лучи разгладили морщины на его лице, или он хорошо выспался.
— Что, мужик, работать неохота? А клянчить не стыдно?
С возрастом все люди становятся философами — сказывается накопленный опыт. Но не многие им делятся. Нищий почесал заросшую щетиной щеку.
— Ты слышал, чтобы я клянчил? Люди сами подают. Если есть лишние деньги, почему бы не поделиться?
— И тебя это устраивает?
— Меня устраивает все, кроме суеты. Посмотри вокруг. Куда все бегут, куда торопятся?
— Странно ты рассуждаешь. По делам! У всех они есть, кроме тебя. Если все усядутся под забором, то некому будет подать милостыню. В результате — сдохнут от голода! Я, например, играю на сцене. Дарю зрителям эмоции, заставляю их думать, сопереживать... — Николай полез в карман за сигаретами.
Пока он прикуривал, собеседник вывернул тему наизнанку:
— Люди, не задумываясь, бегут к смерти. С каждым шагом она все ближе и ближе. Человечество забыло, что находится в гостях; стремится к комфорту и праздности. Настанет момент, когда нить жизни оборвется, и все окажется напрасным: ведь ничего на тот свет не захватишь. Даже эмоции и аплодисменты!
Слова нищего задели самолюбие Николая. Они будто подчеркнули ничтожность его профессии.
— А какая польза от тебя? — завелся он.
Старик не задумываясь, ответил: