Старцы потирали ноющие поясницы.
— Позволь отдохнуть с дороги — ноги отваливаются, — обратились они к исчезнувшему во мраке человеку.
Не дожидаясь ответа, опустились на грязный пол и вытянулись, подобно мертвецам.
— Иудей? — поинтересовался один из них.
— Беспартийный. — Мужик зажег керосиновую лампу.
Красное с желтыми переливами пламя застыло под куполообразным стеклянным колпаком. Оно выхватило из сумрака скудный интерьер жилища. Над столом висели распятые кнопками портреты Гагарина в скафандре, Хрущева с бородавкой на носу и картина с голой бабой из несметных собраний Третьяковской галереи, бережно вырезанная из «Огонька». Сбоку от них красовался вымпел «Ударнику коммунистического труда». На приколоченной к стене полке хранились необходимые в быту вещи: штопор, пара алюминиевых ложек и нескольких граненых стаканов. Пахло мышами, прелым сеном и какой-то гадостью. После беглого изучения «иконостаса» гости продолжили допрос:
— А чем хлеб насущный зарабатываешь?
— Вообще-то я путешественник. Но истаскался малость, деньги нужны. Сейчас счастливых караулю. Заработаю немного — и в путь, — ответил хозяин.
Неопределенного возраста, он отличался от субтильных, согнутых годами волхвов крепко сбитой, ладной фигурой. На скуластом лице красовались пышные усы и борода цвета выгоревшего на солнце песцового воротника. Такого же серебристого, отдающего желтизной цвета, были и волосы. Глубоко посаженные глаза, нос с горбинкой и тонкие губы выдавали в нем человека жесткого, не склонного к сентиментальности и прочей романтической лабуде. Ирония в голосе и сарказм говорили о принадлежности к отряду циничных скептиков или скептически настроенных циников, что по сути — одно и то же.
— Интересный ты человек. Разве счастливцам необходим надзор? — вопрошал старец в прожженной чалме.
— Как ни странно — да! Живые так и норовят что-нибудь стырить с могил или надругаться над ними.
— Так ты покойных называешь счастливцами? Чудно!
— Счастлив тот, кто ни в чем не нуждается. Много ли надо умершему? Ответьте мне, если знаете. — Хозяин хибары опустился перед гостями на корточки. — Закурить есть?
— Кроме ладана нет ничего. Угостить?
Неопрятный старик стал шарить в заплечном мешке.
— Нет, спасибо. Я только «Беломор» курю, — хмыкнул кладбищенский сторож и отошел.
Он поправил на скамье тощий матрас и извлек из консервной банки окурок. Старики больше не привлекали его внимание. Мужчина закурил, пустил из ноздрей дым и с головой погрузился в воспоминания.
Перед самой Пасхой главная улица Иерусалима кишела от народа. Солдаты Рима гнали приговоренных к смерти преступников. Подстегивая их плетьми, они позволяли горожанам плевать злодеям в лица и наносить удары. Знойный воздух сотрясали злорадный смех, крики и чей-то плач. Все это походило на кошмарный аттракцион, поставленный душевнобольным режиссером. Особенно доставалось человеку, посмевшему объявить себя Божьим сыном.
Его лицо превратили в кровавое месиво. Огромные гематомы скрывали глаза, и мужчине приходилось высоко задирать голову, чтобы сквозь щели опухших век смотреть перед собой. Он изнемог от тяжести креста, который тащил на спине, и хотел передохнуть в тени дома. Но Агасфер, хозяин хижины, прогнал его.
— Иди, иди! — Он пнул утомленного человека. — Нашел, где привалы устраивать! На Голгофе отдохнешь.
— Хорошо, — сквозь почерневшие от спекшейся крови губы прошептал изгой. — Запомни слова мои: обреченный на вечные скитания станешь искать встречи со мной, дабы молить о смерти!
Картинки из прошлого прогнали сон. Мужик поставил на «буржуйку» закопченный чайник.
— Чайком вас побалую. Утомились, поди, с дороги!
Волхвы как по команде зашевелились, давая понять, что выпили бы чего-нибудь покрепче. Хозяин хибары догадался о желании гостей.
— На работе спиртное не употребляю. Есть одеколон. Если хотите, то — пожалуйста! — Он протянул плоский пузырек.
Старики поочередно понюхали и отказались.
— Слишком резкий запах, да и зеленый цвет настораживает. Нам бы красненького, виноградного. Скажи, человече, а тот, кого мы ищем, успел посеять семя истины?
— Посеял, посеял. Только каждый норовит это семя по-своему разжевать. Один так, другой этак! Многое исказили, да и то, что осталось нетронутым, не все на веру принимают. Брожение умов, мать его! — «человече» снял закипевший чайник и бросил в него горсть заварки.
— А сам-то ты верующий? — не унимались гости.
— Познавший истину в вере не нуждается! — равнодушно ответил мужик и посмотрел в окно на светлеющий небосвод.