Нянечка открыто презирала калеку за беспомощность. Надевая на Коровина рубашку или меняя штаны, она старалась незаметно ущипнуть или поцарапать его. Крики и стоны подопечного доставляли ей веселье. Она втайне мечтала, что он потребует другого опекуна. Напрасно — Коровин еще в школе уяснил, что от перемены мест слагаемых сумма не меняется. Единственное, чего он хотел, так это уединения и покоя. Одиночество позволяло сконцентрировать внимание на своем внутреннем мире, взвесить на весах совести все совершенные в течение жизни поступки и пересмотреть постулаты нравственности, господствующие в обществе.
Коровин окунался в безрадостные думы и засыпал. Рожденные в душевных муках умозаключения за ночь выветривались из головы самым непостижимым образом, оставляя после себя пустоту и тревогу. Зимним вечером в канун Нового года Коровин лежал с закрытыми глазами и размышлял о своей беспросветной участи и причинах ее появления.
— Спите? — оборвал логическую цепочку знакомый голос.
— Канабис, когда вы прекратите меня обманывать? Обещаете счастливое будущее, а на самом деле получается все хуже и хуже!
— Ну что вы! Я никогда не обманываю. Все лучшее — впереди. Потерпите и не отчаивайтесь!
Близились торжества. Старики украшали интернат бумажными снежинками, сосновыми ветками, от которых за версту разило гробовой доской.
— Сейчас поедем, дармоед! Взглянешь, как нормальные люди Новый Год встречают, — ворча под нос проклятья, нянька усадила Коровина в коляску, придала ему более-менее нормальный вид и покатила в столовую.
Вокруг наряженной елки водили хороводы измотанные жизнью постояльцы. Праздничный маразм вернул их в детство, и они изображали искреннюю радость: хлопали в ладоши, разбрасывали конфетти. Вдоль стен актового зала вытянулись столы, дразнящие праздничной сервировкой.
— Вези меня сразу туда, — обратился к няньке Коровин. — Давно шампанского не пил!
Шустрая бабулька в черном платье, бесспорно приготовленном для похорон, пыталась сплясать ламбаду. Со стороны казалось, что ее бьет током. Коровин не оценил танцевальных потуг одряхлевшей гетеры: «Ее на небе заждались, а она все костями громыхает!»
— Друзья, давайте поблагодарим спонсоров из «Гильдии добра», не поскупившихся на широкий жест, и начнем пировать!
Речь заведующей увязла в дряблых аплодисментах. Брякнули стаканы, заскребли по днищу тарелок ложки. Поддатые старушки взвыли плаксивыми голосами. Репертуар был однообразен, с уклоном в ботаническую тему. Коровин слушал причитания о шуме камыша и смертельных конвульсиях обледенелого клена. Как никогда ему стало дурно, хотелось напиться и забыть о гнете бытия. Нянька хладнокровно убила его мечту. Пользуясь суматохой, она лихо опустошала стакан калеки. Силантий Николаевич решил вернуться в палату.
— Что за человек? У всех праздник, этот же только настроение способен портить! — не скрывала раздражения нянька.
Она больно щипнула Коровина и покатила его в спальный корпус. На пандусе коляска вырвалась из ослабленных алкоголем рук. Набирая скорость, она устремилась вниз. Стена встретила оскорбленного инвалида жаркими объятиями. Коляска встала на дыбы и перевернулась. На свое удивление, Коровин самостоятельно поднялся. Тело казалось невесомым, будто погруженным в воду; ноги Силантия Николаевича едва касались пола. Он оттолкнулся и завис под потолком. Ошарашенный этим обстоятельством Коровин глядел на перепуганную няньку. Та вертелась около мужика, развалившегося в луже густеющей крови.
Из глубины коридора к Коровину подлетели Адольфус и Бонапартье. Широко улыбаясь, они по-дружески обняли его.
— Видишь, как здорово получилось! — Ангелы отряхнули на нем одежду. — Твои мучения закончились! Впереди ждут тишина и вечный покой! Не в этом ли заключается истинное счастье? Прощайся со своим трупом, а нам пора — народ нуждается в помощи!
Воробьиная ночь
Отрезанная от цивилизации парковой зоной окраина города состояла из двух-трехэтажных лачуг с многократно латаными крышами. Углы домов облупились, из-под осыпавшейся штукатурки выступала кирпичная кладка с грязными подтеками раствора. Пользуясь вседозволенностью, время расписало полинявшие стены трещинами, отчего взгляд тусклых окон вызывал ипохондрию и желание принять на грудь.
Между домами нестройными рядами тянулись сараюшки, в которых местные жители хранили всякий хлам, а кое-кто держал домашнюю птицу и хрюшек. По утрам сиплые петухи, перекрикивая друг друга, пытались разбудить солнце. Потревоженное кукареканьем, оно лениво выползало из-за уборной, красовавшейся на взгорке. Умывалось в огромной луже, отороченной с одного края кустами шиповника, и устремлялось ввысь. Там оно на миг замирало, а потом катилось на запад.