Солнечную купель подпитывал родничок, потому она не пересыхала даже в июльскую жару. Целыми днями в ней, хрюкая от удовольствия, отдыхали свиньи. Благодаря луже местное население летом страдало от комариных эскадрилий, а по осени — от непроходимой грязи. Это болотце пытались засыпать, но в борьбе с природой всегда побеждала природа. В конце концов, поперек лужи омофором лег деревянный настил.
Он вел прямиком к водозаборной колонке. Торчащий из бетонного лобка чугунный фаллос служил основным источником для утоления жажды и решения хозяйственных нужд. Второстепенным источником являлся магазин, в котором из-под полы велась торговля первачом.
За самогоноварение к продавщице приклеилась кличка — Менделеиха. Кира часто являлась на работу с бигуди, запутавшимися в волосах, в домашнем халате и стоптанных тапках. Разговаривая с покупателями, она не скупилась на скабрезные шутки. В прокуренном голосе продавца, в ее дерзком взгляде и интонации присутствовали хулиганские нотки. Жила Кира тут же на хуторе, в доме возле сортира. Разухабистость Менделеихи не вызывала у жителей серьезных нареканий. Вся окраина прекрасно знала, что в момент безденежья Кира отпустит товар, запишет в замусоленный журнал имя должника и сумму. Поскрипит для вида и выложит на прилавок все необходимое. Снисходительность не распространялось лишь на Гришку Воробья — низкорослого рябого горбуна.
Схоронив разбившегося по пьянке супруга, Кира собрала всю округу за поминальным столом. После затянувшихся посиделок Гришка решил утешить вдову, но получил отпор. Оскорбленный отказом, он пустил байку, будто Кира малость рехнулась и мужикам отныне предпочитает женщин. В этот вздор мало кто верил, если не считать пацанов, облюбовавших для посиделок густые заросли за лужей.
Ввиду незавидного расположения, жизнь на отшибе текла относительно тихо, без особых всплесков и потрясений. Чужаки сюда заходили редко, а аборигены, хорошо зная друг друга, решали все вопросы миром.
Лучи рассвета изменили цвет облаков. Унылая хмарь сменилась розовой пеной, затем повисла над тополями дымкой и вскоре рассеялась вовсе. Поеживаясь, Гришка прошел на кухню, хлебнул из чайничка холодной заварки. Затем вернулся в комнату, сел за стол и начал строчить в ученической тетради. Лицо его расплывалось в улыбке или становилось задумчивым; глаза сияли лукавым огоньком или становились бездушными и злыми. На мгновение Гришка уходил в себя, вырывал лист и начинал писать заново. Так могло продолжаться несколько часов кряду — до тех пор, пока не получался нужный результат. Гришка закрывал тетрадь, гладил ее по обложке и удовлетворенно вздыхал.
В детстве он переболел рахитом, поэтому выделялся непропорциональным телосложением. Выпуклая грудь и низко посаженная голова придавали ему сходство с нахохлившимся воробьем. При ходьбе Гришкины руки плетьми висели вдоль короткого тела; на оклик он поворачивался всем корпусом, исподлобья глядя на того, кто его позвал. Жил Воробей один.
Работал Гришка в синагоге ночным сторожем. Получал гроши, но их хватало на скромное существование. Однажды перед еврейской пасхой он выпил на рабочем месте бутылку водки и закусил безвкусной, как трава, лепешкой, найденной там же. Гришка и понятия не имел, насколько важен для иудеев опресненный хлебец. Пришедший поутру раввин тотчас обнаружил исчезновение мацы, доставленной к празднику из земель обетованных. Он грозно тряс пейсами и проклинал Воробья.
От излишков фантазии Воробей любил врать. По вечерам, сидя на лавке у подъезда, он доставал из кармана почтовый конверт, вскрывал его и зачитывал письмо беззубым старухам. Чаще всего послания приходили от далеких родственников, которых никто никогда не видел. Они сообщали Гришке, что собираются на тот свет, а все имущество отписывают ему, как единственному наследнику. Благодаря публичным чтениям, хутор смаковал слухи, будто Гришка скоро переедет в огромную московскую квартиру и заживет на широкую ногу. Никто не догадывался, что письма Воробей строчил сам, для поднятия в представлении соседей планки собственного благополучия.
Как бы там ни было, но Гришка убедил всех и уверовал сам в скорое счастье, которое всенепременно постучит в его двери. Пока оно находилось в пути, он со злостью барабанил в стену, за которой жил студент музыкального училища Сеня Руфин — худющий амбициозный юноша.