Тот вздохнул и с явным сожалением усмехнулся.
— Насколько же вы, люди, глупы! Просите у размалеванной доски милости божией и отвергаете тех, кто способен помочь. Перестань меня осенять, — это помогает лишь в сказках.
Мужчина одернул башлык и пошел прочь.
— Дура! Дура! От счастья отрекаешься! — грассируя, крикнул попугай и страшно захохотал.
Двери церквушки хлопнули, будто от сильного ветра. Незнакомец исчез, и воцарилась тишина. Испуганная баба спрятала икону и поспешила к батюшке.
Набежавшие тучи скрыли звезды и луну. Тревожно, будто отпевая кого-то, за плетнями завывали псы.
— Лукавый мне являлся в образе офицера! Поклонения требовал, — выпалила женщина в сенях поповской избы.
Священник сжал в кулак куцую бороденку.
— Не бойся, дочка, — чудак, поди, какой-нибудь. Помешалась Россия-матушка, спятила! Куда ни глянь — одни душевнобольные. Корчат из себя черти кого! Читай Библию и веруй в Господа. Как он решит, так и будет!
Схватки начались прежде срока — слякотным, осенним вечером. Повитуха, бабка лет семидесяти, давала советы:
— Ты ходи, милая, переступай через пороги-то — легче будет!
Будущая мамаша с распущенными волосами бродила по дому, поглаживала отяжелевший живот.
Старуха напоила ее отваром и увела в баню. Укрывшись от посторонних глаз, она стала колдовать над измученной схватками женщиной. Крик новорожденного напоминал звериный рык. Одна из баб перекрестилась.
— Разродилась, родимая!
Дверь бани распахнулась. Повитуха, как слепая, шла и щупала перед собой воздух, пока не споткнулась. Упав, она захрипела и в помощи уже не нуждалась. Любопытные бабы, толкая друг друга, протиснулись в баню. Тускло светила керосиновая лампа. Младенец выдавливал из груди мертвой мамаши молозиво, смешанное с кровью, и жадно слизывал его. Жуткое зрелище потрясло женщин. От страха они бросились вон из бани.
— Антихриста родила! Антихриста! — неслось над селом.
На крик сбежались мужики, вытащили труп роженицы и облили баню керосином. Подпалив сруб, они наблюдали, как огонь пожирает почерневшие от времени бревна. Никто не обратил внимания на незнакомца в шинели, стоявшего за их спинами.
— Эх, люди, люди…
Кровля бани с треском обвалилась, швырнув в небо сноп искр. Клубы дыма зависли над пожарищем и формами напоминали дитя. Налетевший ветер неторопливо погнал их в сторону погоста.
— Я встречу тебя, мой мальчик. Ты будешь незаурядной личностью! — Незнакомец исчез так же незаметно, как и появился.
На следующее утро мужики принялись разгребать пепелище и не нашли останков новорожденного, будто того и не было вовсе.
— Сгорел нелюдь, подчистую!
II
В начале рабочего дня в кабинет директора губернской филармонии вошел гражданин невысокого роста. Сняв с головы канотье с помятой тульей, он представился:
— Герман Гуляйдуша — многопрофильный артист.
Карл Иванович Ляпунов обреченно вздохнул. Поставив стакан с недопитым «купцом», он промокнул губы платочком и устало посмотрел на вошедшего.
— Что же вы можете, уважаемый? — Ляпунов был уверен, что ничего нового он не увидит.
Мужчина принял позу оперного певца и вздернул подбородок.
— Я могу исполнить любой текст в любом диапазоне, на произвольный мотив. Хоть под музыку, хоть без нее. Вообще, я много чего могу! — Он бросил шляпу на стул.
Ляпунов понял, что утро испорчено окончательно.
— Валяйте!
Гражданин прокашлялся, выпучил на Карла Ивановича пожелтевшие склеры и на одном дыхании исполнил «Боже, царя храни!» на мотив «Во поле березка стояла».
От его вокальных данных ложечка в стакане неприятно дребезжала, покрывая поверхность чая мелкой рябью. В конце концов, посудина лопнула, залив стол заваркой. Ляпунов чертыхнулся и вытер лужу вафельным полотенцем.
— Вы, как Шаляпин, посуду крошите! Чем еще удивите, любезный, или это все?
Обладатель веселой фамилии изобразил обиду. Указательным пальцем он почесал нос, затем смешно подпрыгнул. Воткнул руки в бока и выставил вперед ногу в разбитом башмаке.
— Чего пожелаете: танго, карамболь или другие популярные танцы? — По выражению его физиономии несложно было догадаться: гражданин ждет аплодисментов.
— Ну, это могут многие. — Карл Иванович хотел быстрее закончить знакомство, но Гуляйдуша его обескуражил.
— Я танцую исключительно лежа или вприсядку. У вас патефон имеется?
— Но как же танго — лежа и без партнерши?
Мужчина саркастично ухмыльнулся, схватил стул и, насвистывая мотив далекой солнечной Аргентины, волчком закружился по кабинету. Он так ловко дирижировал ногами, что Чайковский на портрете скуксился, осознав ограниченность своих способностей.