Ляпунов, желая внимательнее рассмотреть технику исполнения, нацепил очки. Он удивленно наблюдал за пируэтами танцора. Самое интересное заключалось в том, что Гуляйдуша, аккомпанируя себе, не задыхался и не сбивался с ритма. Если закрыть глаза, то можно было решить, будто он не парит над полом, а удобно сидит в кресле, упиваясь собственным мастерством художественного свиста. Такого еще Карл Иванович на своем веку не встречал.
Весть о необычном человеке мгновенно облетела учреждение и собрала у директорского кабинета кучку ротозеев. Пианист Безруков смотрел в замочную скважину. От восторга он цокал языком.
— Этот болеро затмит саму Терпсихору. Такие коленца выкидывает, что мама не горюй! — Сева подмигнул коллегам и вновь прилип к замочной скважине.
Коллеги Безрукова желали лично удостовериться в небывалых способностях невзрачного гражданина. Они отталкивали пианиста, и чуть не довели дело до драки. Неожиданно дверь распахнулась, опрокинув Севу на пол. Из кабинета выглянул Ляпунов. Паровозным гудком он разогнал подчиненных. Выпустив пар, дверь снова закрылась.
— Довольно интересно. Я думаю, можно устроить ваше выступление на концерте для тружеников села. Мы поедем с агитбригадой по колхозам и совхозам. Так что пройдете проверку боем, а там посмотрим, — на этом Ляпунов счел разговор с Гуляйдушой законченным. — Приходите завтра, обсудим нюансы ангажемента.
Заполненный клуб колхоза имени Собаки Павлова напоминал муравейник. Плюшевый занавес дрогнул и, волнообразно складываясь, пополз в разные стороны. Перед взором публики предстали рассаживающиеся по местам музыканты.
Жалобно крякнул гобой. Сцена оказалась настолько мала, что скрипачи, фехтуя смычками, боялись выколоть друг другу глаза. Директор филармонии, исполняющий по совместительству роль дирижера, взмахнул палочкой и призвал всех к тишине. Оркестранты прекратили какофонию, и только Безруков яростно давил на педаль расстроенного фортепьяно. Его пальцы галопом скакали по клавиатуре. Сам Сева неистово дергался, вызывая у публики смех.
— Товарищ Безруков, немедленно прекратите! Вы сейчас весь репертуар сыграете! — призвал к порядку Ляпунов.
— Простите, увлекся.
Карл Иванович пожурил эксцентричного пианиста и объявил номер. Из-за кулис вышел сухой мужчина с виолончелью. Зал притих, перестал шуршать бумажными кульками. Кто-то из зрителей тихо покашливал. Музыкант уселся на скрипучий стул и принялся терзать смычком струны.
— Божественно! — шептала глухая старушка, подставив к уху ладонь. — Это «Марш энтузиастов»? — обратилась она к соседу.
— Да что вы, ей-богу! Это какой-то Страус, если верить дирижеру, — ответил ей похожий на козла бородатый колхозник.
Лицо старухи, светящееся изнутри, сморщилось и погасло.
— Да?! Я-то думаю: чего это взгрустнулось?! — в подтверждение своих слов она всплакнула, а потом громко высморкалась.
Мелодия смолкла, вызвав в зале свист и улюлюканье. Ляпунов посчитал это за выражение восторга и довольно потер руки.
— А сейчас, в исполнении похорон… Простите! камерного оркестра прозвучит душещипательное адажио Томазо Альбинони!
Недовольный ропот пробежал по залу. Чей-то заплетающийся язык требовал песен. Карл Иванович понял, что труженики полей неадекватно относятся к музыке без слов. Пришлось выпустить на сцену темную лошадку.
— Друзья, прислушиваясь к вашим пожеланиям, мы переходим к оригинальному жанру. Герман Гуляйдуша исполнит «Арию умирающего Каварадосси», подыгрывая себе на двуручной пиле.
Колхозники не знали умирающего гражданина лично и никогда не слыхали о нем, но его неминуемая смерть вселяла здоровый оптимизм. Не дослушав пение на чужом языке, публика затопала.
Гуляйдуша взял инициативу в свои руки и развалился на сцене. Он подтягивал к животу колени, резко распрямлял ноги, прогибался в спине и отрывался от пола. На некоторое время артист зависал в горизонтальном положении. Как ему это удавалось, не поддавалось осмыслению. Зрители вскакивали с мест и рвались на сцену. «Камаринская» в исполнении Гуляйдуши произвела фурор.
Герман почувствовал вдохновение и уселся на газету. Елозя по ней ягодицами, он прочитал статью о вреде алкоголя, чем вызвал ажиотаж. В завершение выступления, он скинул ботинки и перетасовал босыми ногами колоду карт. Гуляйдуша предложил всем желающим перекинуться с ним в «дурака» на раздевание. Без проблем он оставил колхозников в чем мать родила, поклонился и покинул сцену. Очаг культуры шумел и требовал его возвращения.