В прожженном кресле, уронив к ногам газету, посапывал хозяин квартиры. Вычитанные новости мелькали перед его закрытыми глазами. Тут было и падение фондового рынка в Японии, и сложная обстановка на ближнем Востоке, и... Сбрендившим сверчком тренькнул телефон. Мужчина вздрогнул.
— Алле!
Незнакомый голос в трубке заискивающе спросил:
— Это Семен Дмитриевич Шкурников? — не дожидаясь ответа, он более уверенно добавил: — Вас беспокоит директор музея, профессор истории Пискарев. У меня есть деловое предложение.
Кабинет директора не изобиловал антиквариатом: у окна стоял письменный стол с инвентарным номером, на облупившемся подоконнике — мятый самовар, а у рассохшихся дверей возвышался шкаф, забитый макулатурой. Скудный интерьер разочаровал Семена Дмитриевича. Он надеялся увидеть здесь если не золото из гробницы Тутанхамона, то хотя бы гнутые сабли на стенах или раритетные безделушки на полках. Ни того, ни другого не было и в помине. Единственными украшениями являлись: репродукция картины Айвазовского «Девятый вал» и шелковый вымпел спортивного общества «Спартак».
Невзрачный человек в роговых очках предложил Шкурникову присесть на стул. Внимательно изучил его плавающими глазами, причмокнул, будто у него плохо держалась вставная челюсть, и завел разговор о классиках русской литературы. Он прочитал нудную лекцию о творчестве Островского, Достоевского и Тургенева, а потом ошарашил утомленного повествованием гостя резкой сменой темы.
— Вы ведь таксидермист? Мне звонили из морга. Вчера им доставили труп, очень похожий на Льва Николаевича Толстого! Представляете какое счастье?!
Шкурников не догадывался, куда клонит Пискарев. В тягостном недоумении он прикусил губу.
— Господи, чего вы рот кривите?! — раздраженно крикнул Пискарев и сверкнул линзами. — В музей-усадьбу Ясная Поляна требуется чучело Льва Николаевича! Понятно? Я предлагаю вам стянуть шкуру с покойного старика и набить ее опилками, или чем вы ее набиваете. Все правовые вопросы я беру на себя.
Чтобы сделать чучело, нужно хорошо знать анатомию и одновременно обладать художественным даром. Шкурников владел приличным опытом по «лепке» добродушных медведей с медными подносами, орлов, безнадежно пытающихся взлететь с булыжников, и загнувшегося от беспредельной любви домашнего зверья, расставание с которым вызывало у их владельцев жуткую депрессию. Работать же с человеческими останками ему не доводилось. Он хотел было отказаться, но обещанное вознаграждение распалило меркантильные интересы.
— Хорошо, согласен! Работать буду в селе Тихая Заводь, подальше от посторонних глаз. Я оставлю вам адрес и свой телефон.
С помощью патологоанатома Семен Дмитриевич выпотрошил тело любвеобильного Пешкина. Измерил длину позвоночника и конечностей. Привычным движением скатал снятую кожу в рулон и сунул ее в большую спортивную сумку, придавив очищенным от мышечных волокон черепом.
— До свидания! — Шкурников простился с работником морга.
Ближе к вечеру жара спала. До Тихой Заводи таксидермист добрался на старенькой легковушке. Пропахший луговыми травами и гнилью с ближайшего болота воздух напомнил о детстве. Отворив калитку, Семен Дмитриевич прошел по узенькой, выложенной красным кирпичом дорожке к трухлявому крыльцу. Поковырялся с навесным замком и шагнул в прохладные сени. Из угла на него смотрела кадушка, в которой мать при жизни солила огурцы. Шкурников схватил ведро и направился к колодцу.
Высыпав в бочонок с водой окись мышьяка, он опустил туда снятую с трупа кожу. Сильнодействующий яд, с помощью которого раньше отправляли на тот свет, на этот раз использовался в мирных целях. Пока таксидермист занимался делами, солнце скатилось к горизонту и задернуло за собой шторы.
Что ни говори, а делать чучело из человека гораздо сложнее, чем из сдохшей от старости собаки или подстреленного на охоте кабана. Трудно психологически — постоянно одолевают мысли о божьем наказании, а по ночам нет-нет да и приснятся кошмары.