— Готовьте деньги. Считайте, что граф Толстой уже у вас.
В ту ночь профессору истории снились яхты, пальмы, мулатки.
Обезлюдевшее село встретило зарослями крапивы и безмолвием. Пискарев отыскал нужную избу по легковому автомобилю у поваленного забора. Он вылез из машины и поднялся на крыльцо. Приоткрытая дверь и тишина в доме вызвали настороженность.
— Шкурников! Ты где?
Пискарев миновал сени и прошел в комнату. За столом одиноко сидел граф. Его пальцы сжимали рюмку, а пронизанный мудростью взгляд смотрел в будущее. Василий Илларионович опустился на стул: «Как живой!» — восхищению не было предела! Не дождавшись таксидермиста, он загрузил чучело в машину.
Пискарев вручил графа заказчику и пересчитал причитающиеся деньги. Куда подевался Шкурников, его интересовало меньше всего. «Надо будет, сам явится!» — рассуждал он дома, крутя в руках зажуленный хьюмидор. Пискарев достал свернутую из табачных листьев торпеду, понюхал и воткнул ее в рот.
Пламя зажигалки облизало кончик сигары и наполнило комнату запахом далекой Кубы. Нежданно-негаданно в клубах дыма появился Фидель Кастро. Если бы не борода и френч, то профессор принял бы его за пропавшего таксидермиста: так они были похожи! На русском языке команданте спросил:
— Какой режим поддерживаешь, камрад?
Пискарев поперхнулся. На глазах выступили слезы.
— Да ты кури, кури! Я сам большой любитель подымить! — добродушно разрешил товарищ Фидель.
Пискарев глубоко затянулся; горло ободрало, как после стакана чистого спирта. Откашлявшись, он просипел:
— Воспитан в духе марксизма-ленинизма!
Профессор бросил взгляд на икону, собственноручно повешенную в углу комнаты. Спаситель с укором посмотрел на ренегата, отчего Пискареву стало дурно.
— Храни язык, ибо он часто произносит то, чего ты не хочешь. Имей в памяти непрестанно молитву, она искореняет злые помыслы! — Иисус погрозил пальцем.
— Помилуй мя, Боже! Помилуй мя!
Выронив на ковер сигару, Пискарев пал на колени. К табачному дыму примешался запах паленой шерсти. Фидель Кастро не скрывал досады.
— Что ты на карачки встал? Поднимись, будь мужчиной!
— Стой, как стоишь! — угрожающе молвил сын божий.
Пискарев растерялся, но быстро проявил находчивость — прикинулся дураком и запрыгал, как примат в момент беспокойства. Встревоженная шумом домработница заглянула в комнату.
— Господи, ополоумел! — прошептала она и бросилась к телефону. — Алло, алло… У нас ЧП: профессор Пискарев рехнулся!
Поглаживая бороду, Серпский развалился в кресле; в руках он крутил логарифмическую линейку: «Какого черта она здесь делает?» Лицо, напрочь лишенное мимики, напоминало посмертную маску. Тонкие губы ровной линией вытянулись под крючковатым носом и прикрывались заботливо подстриженными усиками со следами никотиновой позолоты. Стук в дверь оторвал доктора от раздумий, он бросил линейку на стол. В кабинет заглянула медсестра и доложила:
— Историка привезли с революционно-религиозным бредом.
— Что ж, всякое бывает. А как себя ведет таксидермист?
Медсестра хрустнула пальцами.
— Пытался вчера ребром ладони голову себе отпилить. Пришлось усмирить с помощью медикаментов.
Серпский водрузил на переносицу очки.
— Ну-с, давайте познакомимся с новеньким. Приведите его.
Он прочитал заключение коллег и ласково спросил Пискарева:
— Как вы себя чувствуете? В Африку, к сородичам, не тянет?
Пискарев обиделся и хотел показать кукиш, но рукава смирительной рубахи предотвратили акт хулиганства. Тогда он решил сказать что-нибудь гадкое, но вместо этого изо рта вырвалась очередная ерунда.
— В Африке акулы, в Африке гориллы, в Африке большие злые крокодилы!
— Понятно! — Серпский поскреб пальцем висок. — Значит, в Африку не поедем! В Африке разбойник, в Африке злодей, в Африке ужасный Бар-ма-лей!
Серпский подошел к окну. По залитому солнцем больничному дворику гуляли душевнобольные. Под надзором санитара они ходили по периметру, изредка обмениваясь короткими фразами.
— Там не Бармалей, там Фидель Кастро!
Психиатр повернулся к Пискареву. Лицо его сделалось серьезным, во взгляде читалась усталость.
— А что в Африке делает этот революционер?
— Готовит переворот и свержение законной власти! Он обещал сигар оттуда прислать и бананов!
— Ах, как интересно! А больше с ним никого нет?
Пискарев не вызвал у Серпского особого интереса — рядовой случай шизофрении, коих в его практике была уйма. Он уже собрался отправить тронувшегося историка в общую палату и пропи-сать необходимое лечение.