После того как «громадный корабль 19 февраля 1861 года был спущен на воду»[55], начинается качественно новый этап, связанный с окончательной потерей дворянством монопольных прав на землевладение, с необходимостью перестраивать хозяйство и свою жизнь, со стремительным «размыванием» сословия, что уже сделалось предметом научной рефлексии в украинской историографии[56]. Поэтому начало 60‐х годов XIX века и стало для меня верхним временны́м рубежом.
Такие хронологические рамки к тому же вполне соответствуют традиции, принятой в историографии дворянства[57]. В указанный период в Российском государстве завершается процесс формирования дворянства как отдельного привилегированного сословия общества[58]. В каждом из украинских регионов он имел свои особенности, исследование которых практически не ведется. Причина этого кроется, видимо, в незначительном внимании к элите как к социальной категории, что отмечено рядом историков[59]; в устойчивом представлении, несмотря на отдельные возражения[60], о русификации или ополячивании собственной элиты, которая в таком случае не могла быть лидером в жизни украинского общества; в обобщениях на материалах Левобережной Украины[61], когда под именем «украинского» выступают представители именно малороссийских фамилий — Капнисты, Полетики, Ломиковские, Тарновские, Галаганы, Чепы, Марковичи, Белозерские и др.
Четкое определение хронологии работы, разумеется, не означает, что в случае необходимости я не буду позволять себе выходить за основные временны́е границы. Но в данном случае было важно обратить внимание на этот отрезок как на самодостаточный исторический срез, который требует, говоря словами Ю. Л. Бессмертного, «имманентного истолкования (курсив мой. — Т. Л.), исходя из его собственных идеалов, его собственных критериев и ценностей»[62], а также на возможность существования (создания, развития) еще одного образа периода.
Сама формулировка названия книги уже отражает определенные исходные методологические принципы, поскольку речь идет об осознании возможности функционирования таких условных (искусственных) явлений, как «крестьянский вопрос», в качестве структурообразующих, иначе говоря — факторных, элементов истории. Употребление этого словосочетания в современном исследовательском поле не является следствием самостоятельных выводов историка, его наблюдений за определенным кругом источников, а лишь результатом принадлежности к определенной историографической традиции или определенному дискурсу либо субдискурсу. В таком случае подобные термины уже наполнены понятийным содержанием и выполняют роль методологической функции. Однако, несмотря на широкое употребление в литературе, необходимо отметить, во-первых, некоторую размытость этого понятия, а во-вторых, хронологическое совпадение процесса оформления «крестьянского вопроса» в XVIII веке в Российской империи и рефлексии по этому поводу. Поскольку же в эпоху Просвещения все проблемы начинали решать в научно ориентированном стиле, то и реформаторы, и противники реформ действовали, мыслили под эгидой науки. Одним из проявлений этого были различные записки, которые, во-первых, «работали» на обсуждение задач, а во-вторых, становились элементами историографического процесса изучения «крестьянского вопроса». То есть обладали полифункциональностью: были и частью реформ, и сразу же их историографией.
На ключевых этапах истории России и Украины, этапах обострения социальной проблематики (подготовка реформы 1861 года, революция 1905 года, другие социальные сдвиги) крестьянский вопрос бытовал в разных терминологических упаковках: «аграрный вопрос», «аграрно-крестьянский вопрос», «крестьянская проблема», «земельный вопрос». Его обсуждение часто приобретало политическую, публицистическую актуальность[63], что во многом определяло и интенсивность, и направленность его как научной проблемы. Все это добавляло мне трудностей в создание аналитической структуры «крестьянского вопроса» в качестве рабочей гипотезы. Построение этой структуры стало возможным только на основе историографического анализа, который будет представлен отдельно.
55
Именно такой образ Крестьянской реформы 1861 года, который полностью соответствует масштабности сдвигов в Российской империи, привел в своих воспоминаниях публицист и писатель, издатель газеты «Гражданин», князь В. П. Мещерский (см.:
56
57
В частности, известный историк дворянства С. М. Троицкий, анализируя исследования американского русиста Роберта Джонса, полностью согласился с выделенными тем этапами в истории дворянства (см.:
58
59
60
Анализируя современное состояние исследования «имперской истории» Украины, Г. Касьянов не только заметил, что этого направления «как некого познавательного домена» не существует в украинской историографии, но и акцентировал необходимость преодоления «порожденного патриотической диаспорной историографией и уже порядком надоевшего, хотя и живучего стереотипа о „национальном“ предательстве „старых“ элит» (см.:
61
В концентрированном виде несоответствия, ставшие результатом такой историографической ситуации, проявились в терминологически путаных рассуждениях Андреаса Каппелера. Он довольно своеобразно показал эволюцию самосознания «казачьего дворянства», которое из «украинцев» в начале XVIII века превратилось в «малороссов», а затем в «хохлов», переходивших «в более высокий класс», делавших карьеру в России и «соединявших лояльность по отношению к императору и государству и приверженность русской культуре с лояльностью к Украине и ее традициям». «Эту важную группу, трудно поддающуюся анализу по источникам и потому систематически не изучавшуюся, — писал историк, — составляли в большей или меньшей степени русифицированные украинцы. С национальной точки зрения они анахронически считались коллаборационистами». Одновременно царское правительство и российское общество считали их хохлами, малороссами, мазепинцами. (См.:
62
63
В том, что проблема «крестьянского вопроса», Крестьянской реформы 1861 года, сути крепостного права не потеряла своей остроты и в наше время, пришлось убедиться, слушая 10 марта 2007 года по радио «Эра» передачу с участием В. Шандры и С. Грабовского, где, особенно устами последнего, эмоционально воспроизводились существующие в общественном сознании стереотипы-обвинения: Россия — рабовладельческое государство (имеется в виду и XIX век), ведь там существовало не крепостное право, а рабство; крепостничество на украинских землях внедрялось русскими (следовательно, собственная элита оказывается ни при чем и тем самым лишается главного признака элитарности — субъектности); реформу 1861 года нельзя назвать освобождением крестьян, так как они не получили политической свободы; аристократия стремилась к проведению Крестьянской реформы исключительно в своих интересах; реформы 60–70‐х годов XIX века непоследовательны, поскольку перед этим не было создано программы, и т. д. Интересно также, что накануне семнадцатой годовщины независимости Украины, откликаясь на предложение редакции газеты «Левый берег» назвать пять наиболее значимых событий истории, которые способствовали укреплению нашего государства, профессор С. Кульчицкий, рядом с Люблинской унией 1569 года, Октябрьским переворотом 1917-го, 9 мая 1945-го и 1 декабря 1991 года, назвал и Крестьянскую реформу 1861 года (см.: