— Значит, ты хочешь, чтобы я рискнул?
— Да, да! Делай все, что считаешь нужным.
— Прекрасно! Ты знаешь, без твоего согласия я бы, наверное, не решился. Но теперь… мы вместе… ты меня понимаешь. Да теперь я, кажется, горы сверну.
— Конечно, мы вместе. Конечно, я тебя понимаю. Разве могло быть иначе? Скажи, чем я могу помочь.
— Пока ничего конкретного делать не надо. Главное — продолжай верить мне, как раньше; мне это очень помогает.
— Верю тебе безгранично, мой дорогой.
— Знаешь, пожалуй, это к лучшему, что ты пока ничего об этом не знаешь. Я хочу сказать, не знаешь почти ничего ни о самом методе, ни о возможных последствиях. Ситуация может сложиться достаточно щекотливая, и если Ева хоть что-нибудь заподозрит с твоей стороны, все пропало.
— Тогда не рассказывай мне ничего, — согласилась я.
— Это может оказаться опасным, — предупредил он, — причем опасность может исходить от самой Евы или от кого-нибудь из окружающих. Я не могу предугадать ее реакцию.
— Это не имеет значения, если в конце концов ей станет лучше.
— Хорошо. Сейчас мне нужно провести с ней примерно полчаса, и я не хочу, чтобы нас прерывали ни при каких обстоятельствах. Постой, пожалуйста, на страже, пока я не закончу.
— Поняла. А если кого-то нельзя будет удержать, я тебя предупрежу. Я так счастлива, что могу хотя бы чем-нибудь помочь.
— Все. Оставайся здесь, я пошел к ней.
Он с нежностью дотронулся рукой до моей щеки и скрылся за дверью Евиной спальни.
Я пододвинула стул прямо к входной двери и уселась в твердой решимости никого не впускать.
Через сорок минут Ник вышел из спальни.
— Все готово, — сказал он. — Сегодня вечером любой, кто только пожелает, может навестить Еву. Любой.
— Я думаю, они все придут, — заметила я. — Завтра, наверное, уже не будет времени для прощания.
— С этого момента тебе придется быть при ней неотлучно, — предупредил он. — Следи за ней и не удивляйся ничему, что бы она ни делала. Если вдруг она выйдет из своей комнаты или даже из дома — следуй за ней.
— Можешь на меня положиться. А ты где будешь?
— Еще не знаю. Помни пока только одно — ты должна мне доверять.
— Можно подумать, что я когда-нибудь в этом сомневалась.
Наконец-то я оказалась в его объятиях, и это было как возвращение домой, под защиту родного крова.
— Скажи, — попросила я, — есть у нас шанс спасти ее?
— Есть, но очень небольшой. Если он не сработает, дело, конечно, плохо. Но мы всегда можем собрать осколки и начать сначала.
— Даже если ее увезут в клинику?
— Ну конечно. Она же будет жива. Пока она жива, мы не сдадимся.
Я поднялась на цыпочки и поцеловала его. Долго смотрела в это дорогое лицо, в эти необыкновенные глаза.
— Ну, можно ли удивляться, дорогой доктор Николас Рисби, что я вас так люблю? Пора, любимый, идти, тебе пора. Не беспокойся ни о чем.
Он, казалось, хотел еще что-то сказать, но передумал, только кивнул еще раз на прощание и вышел.
Я вернулась к Еве и нашла ее несколько изменившейся. Голова поднята, глаза казались более живыми; лицо, правда, как обычно, ничего не выражало.
Я была почти уверена, что все домашние придут навестить Еву сегодня вечером; надо было ее приготовить к приему гостей.
— Знаешь, Ева, — сказала я, — мы решили, что тебе нужна компания. Я пригласила всех в этом доме заходить к тебе, по крайней мере, раз в день, начиная с сегодняшнего вечера. Пусть поболтают, расскажут новости. Таким образом, к тому времени, когда ты совсем поправишься, ты ничего не упустишь. Доктор Рисби заверил меня, что ты теперь все слышишь и понимаешь. Ничего не бойся — я все время буду рядом.
Первой пришла миссис Кэртис, Пришла и тут же выхватила из-за корсажа носовой платок. Глаза ее наполнились слезами; еще минута — и она потеряла бы контроль над собой. Пришлось выпроводить почтенную даму из комнаты. Вернувшись, я незаметно обхватила пальцами Евино запястье — пульс бился ровно, спокойно.
Потом зашла мисс Кемп — забрать посуду после ужина. Она пообещала принести стакан горячего молока перед сном. Во время этого посещения Евин пульс также был совершенно спокоен.
Когда пришел ее отец, я почувствовала, как пульс зачастил, однако после непродолжительной спокойной беседы биение сердца снова стало ровным. Я видела, как сильно он переживает это, как он считал, последнее посещение дочери, и молила Бога, чтобы Ева этого не заметила. Он, правда, старался скрыть свои чувства, пытаясь вести легкую, непринужденную беседу о путешествиях, о том, как дочь будет сопровождать их в поездках, когда поправится. Я не стала провожать его, когда он поднялся уходить, — мне надо было следить за Евиным пульсом, какой бы абсурдной ни казалась сама эта идея.