- Кто умер?
- Дите умерло. Из Ленинграда... Надо его похоронить. Тут же оделись и вместе с Полиной пошли в здание почты, где жили дети.
Пока женщины обмывали умершего ребенка, Прокопий Прокопьевич раздобыл где-то досок и, не обстругивая, сколотил гробик, из белой жестянки вырезал пятиконечную звезду и прибил к палке. Ручную пилу, ножницы и гвозди дала работавшая на почте девушка. Тельце ребенка, с дикую уточку величиной, положили в вечную его колыбельку и отправились на кладбище. За городом пошли через голое поле. Тропинки даже нет. Верткая быстрая поземка, какая бывает только в морозы, прокрутится у ног и, взвившись, укусит в лицо. Первой шла с лопатой в руках Полина, за ней - Прокопий Прокопьевич, держа под мышкой гробик и палку со звездой, третьим с ломом на плече шагал Янтимер. Позади всех брел Заславский. За пояс топор заложил. Катящиеся из его глаз слезы не успевают упасть на землю, крупинками застывают в большой, давно не бритой щетине. По ком он плачет, кого жалеет? Младенца ли этого, у которого судьба оказалась такой короткой, своих ли детишек, оставшихся там, у врага, и неведомо, живы ли, нет ли, а может, себя - бредет в трескучий мороз, в следы идущих впереди не может попасть, проваливается, спотыкается? Обо всех, наверное, плачет, всех жалеет. Спутники его назад не оглядываются, потому и слез своих он не удерживает.
Шли недолго, кладбище было рядом. Но пока долбили чугунную землю, выбились из сил. Топором рубили, ломом выворачивали, лопатой ковыряли. Яма была маленькая, приходилось работать по очереди. Пока долбили - и голод забылся, и холод не кусался. Прокопий Прокопьевич даже тулуп скинул, начал было и полотенце с головы разматывать, Полина остановила: "Не расходись!" Помучились изрядно, однако могилу выкопали довольно глубокую.
Прежде чем ребенка предать земле, откинули белую тряпицу с лица и попрощались по одному. На висках мальчонки двумя черными веточками просвечивали две жилки. Прокопий Прокопьевич заколотил крышку гроба, встал на колени. И они вдвоем с Янтимером на ладонях опустили гроб в могилу. Полина опять всхлипнула, Заславский отвернулся, Ян-тимер глянул на маленький гроб в могильной яме и думал: "Где, кто еще, кроме Полины, заплачет по нему? И заплачет ли?" Вот кого суждено Янтимеру положить в черную могилу первым на этой войне - безвинного восьмилетнего ребенка...
Землю побросали быстро. В изголовье Прокопий Про-копьевич воткнул палку со звездой.
- Тут звезда положена. Не герой, так жертва войны, - пояснил он и не спеша натянул тулуп.
На белом снегу вырос черный холмик. Исполнив тяжелый долг, они разобрали инструменты и пошли обратно. Черный холмик остался один.
Вернувшись в "хотель", все трое сели по разным углам. Идущее на закат солнце бросило сквозь индевелое окошко тусклый взгляд, словно хотело сказать: "Посмотрите на меня, гляньте, ухожу ведь". Никто на него не обратил внимания. Казалось, время в комнате остановилось.
В тепле голод взыграл снова. Каждого в одиночку терзает. Впрочем, его и артелью не побьешь. Первым заговорил Кисель:
- Нет, ребята, так не годится, надо что-то придумать. Четыре таких бугая, ногою пнем - железо разорвем, а сидим, с голоду воем!
- А что делать?
- Делать!
- Что?!
- Дело делать! Работать! Дрова пилить, мешки таскать, снег отгребать. Мало ли работы на свете!
Заславский посмотрел на свои тонкие волосатые руки: "Снег отгребать или дрова пилить - пожалуй, еще можно. А вот мешки таскать... Впрочем, тоже посильное человеку дело".
За дверью послышался стук шагов, кто-то решительно протопал через сени и торжественно замаршировал на месте. Раздалась команда: "Стоп!" - и, распахнув настежь дверь, в комнату гордо вступил Леонид Ласточкин. "Словно батыр, победивший в схватке", - подумал Янтимер. В правой руке Леня держал жестяное ведро - с виду не порожнее.
- Царь-голод свергнут! Ур-ра! Ложки к бою готовь! - подал он команду и поставил ведро на стол. А в нем - больше чем до половины густой овсяной похлебки. И не пустой похлебки, не постной - сверху плавали куски сала в палец толщиной. Такие красивые - словно лебеди на круглом пруду!
В горестные времена человек одной какой-то бедой, одной тоской долго не живет, приходят другие заботы, другие мысли, другие переживания. Душевные потрясения хоть и не забываются, но отступают, и их место зачастую занимает самая мелкая, обыденная суета. Вот и сейчас все внимание перешло на ведро.
Леня перелил похлебку в единственную в "хотеле" кастрюлю, оставив на дне ведра Тимошину порцию. Кастрюля наполнилась чуть не до краев. Пока ложки свое не отплясали, никто себя вопросами не утруждал. Даже философ Заславский не стал выяснять "источник происхождения". Факт пищи налицо, значит, была тому причина, будет и следствие. Первый философский вопрос, облизав ложку, поставил Прокопий Прокопьевич:
- Откуда такое яство?
- Яство? Это разве яство? Это лишь аванс. Малая часть задатка, скромно сказал Леня. - С завтрашнего дня я вам дом отдыха устрою, санаторий, нет - курорт! Только винегрет и котлеты будете есть, киселем... компотом то бишь запивать. Полная договоренность. Твердая. Печати не надо!..
- С кем договоренность? С военкоматом? - этот наивный вопрос задал, конечно, Байназаров.
- С нужным человеком. С самым главным, - туманно ответил Ласточкин, но тут же пояснил: - С Нюрой. С шеф-поваром столовой райактива Анной Сергеевной.
- А чем будем расплачиваться? У нас и денег нет.
- Деньги? Деньги - навоз, сегодня нет, а завтра воз. Есть на свете кое-что и посильнее денег. Это - любовь! - возгласил Ласточкин. - Платить будем горячей, пламенной любовью от всего сердца! Так любовь побеждает смерть, голодную смерть.
- Ну, Леня, настоящий ты мужчина! - сказал Янтимер, стиснув его локоть. - Если какая тебя не полюбит, значит, у ней совсем сердца нет.
- Значит, не-ет, - протянул Леня, - нет у нее сердца...
- Да что ты?
- Не глянулся я ей... "Жидковат больно, - говорит, - от горшка два вершка. Тебя, говорит, и коснуться-то страшно - еще рассыпешься. Не изуверка же я". А я не сдаюсь, на своем стою: "Ты, говорю, на рост, на красоту мою не смотри - я весь из одних жил скручен. Во мне ни мяса, ни сала, ни костей - одни жилы. Даром что маленький, а страсть какой горячий". Выпятил грудь посильней, голову было откинул, да закружилась она у меня, чуть похлебку не расплескал. "Ступай, - говорит, - и вечером, к концу работы кого-нибудь из приятелей посимпатичней приведи". Хотел вас в такое щекотливое дело не впутывать, да не вышло. "Посимпатичней" нужно, мы не глянулись...