— Да, все так, но попасть туда очень сложно.
— Как бы ни было, Шуру нам именно в стардом определять придется. Не выставишь же человека на улицу. Будем просить, ходатайствовать. Я думаю, пойдут навстречу.
Шура между тем уже стала выходить во двор на прогулку. Она не обзаводилась подругами. Сидела на скамейке одиноко, ссутулившись, думая о своем.
— Чего горюешь? Родня не приходит? Иль по дому соскучилась? — подошла к ней Ксения. — Не грусти. Здесь мы все узнаем истину, которую не знали там! — кивнула на город. — Тут нас навещают те, кто действительно любит. Вот ко мне уже давно никто не приходит, хотя была врачом-кардиологом, и кажется, неплохим. Был муж. Теперь у него другая семья. Были коллеги — мои ученики. Нынче им поводырь не нужен. Работают самостоятельно, защищают диссертации. Интересно живут. А я — кисну, потому что надорвалась. Все мало было. Не верилось, будто молодые справятся. А они запросто сумели. Зато я на обочине! Перегрузка вышла. И потеряла все.
Понимаешь, пупок развязался, не рассчитала силы. Самое обидное — ничего не смогу исправить в своей судьбе. И винить некого. Сейчас хоть полегче, кое-что могу вспомнить. А раньше свою фамилию не могла сказать, забывала. И сильно болела голова. У тебя где болит?
Шура показала на сердце.
— Тебя мужик бросил? Плюнь! Они все козлы! Ими не стоит забивать голову! Выгони засранца из памяти, из сердца сам выскочит.
Шура мотала головой, мол, нет, не из-за мужа. Ксения поняла по-своему:
— Чего? Не получается забыть мужика? А ты себе вдолби, что он барбос! Грязный хорек! Плешатый кобель! Вскоре сама в это поверишь.
Шура мотала головой.
— Не веришь? Ну и дура! Я только тем и спаслась, заставила себя не вспоминать. Иначе насовсем свихнулась бы! Хотя, если по правде, и теперь его жду каждый день. Как когда-то он ждал. Ан не приходит, забыл навсегда. Но мне так хочется, чтобы хоть немножко любил, хоть иногда, пусть изредка, но вспомнил бы. Неужели так и умру нелюбимой, не нужной никому и никто на земле никогда меня не вспомнит? Это ж очень обидно. Ведь бабой была, выходит, зря? А у тебя дети есть?
Шура кивнула.
— Сколько? Один? Все равно счастливая! Он тебя навещает? Нет? Ничего, придет! Наверное, поругались?
Шура кивнула.
— Это случается. Не беда, помиритесь. Вот мне ни мириться, ни ругаться не с кем. Одна, как кучка на дороге. Зато высоко поднялась, далеко ушла, а возвращаться не к кому. И впереди, и сзади — погост. А ты жди! Мать он обязательно вспомнит…
Шура ждала. Она выглядывала на дорогу. Но нет, никто ее не спрашивал.
Бронников уже оформлял ее в стардом. И женщина поняла, что Остап либо погиб, либо не простил и не хочет ее видеть. Ей было больно смириться с первым, потому как сама обратилась в военкомат и отправила сына на войну. Второе — совсем убивало бабу. Если жив и не приходит, значит, уже и не простит.
«Остап! Сжалься! Неужели так вот сдохну, одинокой собакой? И так ничего не видела в жизни, кроме горя. Сколько я перенесла, тебе и не снилось. Прости меня, приди, хоть гляну, каким ты стал», — думала она.
Но никто не интересовался ею. А через месяц Шурочку увезли в стардом. Еще не освоившись, не познакомившись с соседками, решила сходить в военкомат.
«Там знают, где Остап, дадут адрес, и я поеду к нему, он, конечно, в городе! Где ж еще? Буду просить у него прощения. Конечно, не всегда была права, держалась строго, холодно, за это и сама была наказана жестоко».
Она написала на листе бумаги фамилию и имя сына. Дополнила, мол, мать ему.
— А разве вы не получали извещение? — спросили Шурочку.
«Дом сгорел», — написала крупно.
— Он погиб… Уже полгода прошло. Вам сообщали.
Шура отодвинула бумагу, вышла в коридор, едва не упав,
прижалась к стене, медленно ступила на порог, от него — к скамье…
«Своими руками отдала на войну. Все равно как сама убила Остапа. Как же теперь жить? Да и зачем? Лучше сгорела б в доме».
Сидела тихо, словно не замечая дождя. Вот уж и рабочий день закончился. Кто-то из служащих подошел, сжалившись над Шурочкой, тронул за плечо и отшатнулся в страхе. Женщина умерла рядом с военкоматом, на скамье перед клумбой, как перед могилой.
— Юр! Опять твоя больная ко мне пожаловала! — позвонил Леонид Петрович Бронникову.
— Ошибаешься! Мои все цветут и пахнут. Живы! И не жди к себе в скором времени! — ответил Юрий Гаврилович смеясь. И добавил: — Ошибся, Петрович!
— Это я? Ну, загнул! Только что привезли ее менты, подобрали у военкомата! Небось ты послал бабу в контрактники или в спецназ, а она и до крыльца не дотянула. Хитер — чтоб самому не хоронить, подкинул военке? Они тоже не захотели возиться.