— А ты, Ванюша, здорово повзрослел у нас, — сказал Юрий Гаврилович Бронников, войдя в кабинет. И, не дождавшись, когда посторонний человек выйдет из больницы, продолжил: — Ваня, в свое время я тоже начинал работать обычным, рядовым врачом. Прошел все. Но не забывал советоваться со старшими, опытными врачами. Здесь это более необходимо.
— Юрий Гаврилович, я что-то неправильно сделал? — насторожился Петухов.
— Думаю, что поспешил отпустить Юлию на выходные. Но может, все обойдется. Хотя я не стал бы рисковать. С месяц еще полечил бы. Стоило понаблюдать за ее настроением. Оно пока нестабильно.
— Юля не останется одна ни на минуту. Я говорил с матерью, та обещала не спускать с нее глаз.
— Дай Бог, чтобы все обошлось благополучно! — сказал Бронников и перевел разговор на другую тему. — Знаете, Иван, о своем отличительном качестве? Оно не у каждого имеется. Хотя нужно всем! Теперь это называется коммуникабельностью. В наше время считалось уживчивостью, умением ладить с людьми, окружением и верно оценивать ситуацию. Мне в молодости того недоставало. Вспыльчивость многое портила. Не всегда удавалось погасить ее. И тогдашний главврач все посмеивался, спрашивал: «Где у тебя, Юрка, кнопка зажигания? А ну выключай! Не заводись с пол-оборота! Невропатолог и психиатр обязаны быть спокойными и жить без всплесков эмоций. Их за дверью больницы оставляй. Сюда проноси знания, опыт, доброту и сострадание. Остальное — мусор». Он из-за работы от семьи ушел. Так и остался один, до конца.
— Почему?
— Жена к нему заявилась. А он больную обследовав. Беседовал с женщиной. Та, как и Елена — ваша больная, — зациклилась на сексуальной почве. Болезнь издавна известна. Но только больным и лечащим. Остальные относятся с осуждением. Считают больных распутными. Понятно, что относились к таким с презрением. Так и здесь случилось. Едва мой предшественник заговорил с больной, та ему на шею стала прыгать. Всякие нежности понесла. Не могла спокойно смотреть на мужика. Ей обязательно требовалось применить его по назначению. И тут не важно, кто перед ней стоит. Главное — противоположный пол, предмет возбуждения…
— Ну, эта болезнь не новая. Нынче возьмите подростков. Многие страдают таким же недугом. Стопоров нет, а тут еще вседозволенность, избыток информации, да и возможностей поприбавилось…
— Вот-вот… Но это теперь. А уже сколько лет прошло! Так вот, заходит жена в кабинет, ее беспрепятственно пропустили, зная, кто она, и видит, как больная лапает ее мужа. Тот и не предполагал, раньше такого не было, а у жены истерика. Потребовала, чтоб работу поменял. А куда пойдешь? То время не нынешнее. Коль послали в психушку, там и работай, пока сам дураком не станешь, — улыбнулся грустно Бронников и продолжил: — Нам своих пациентов ругать нельзя. Да и как язык повернется? Иные годами лечатся, привыкаем к ним, жалеем, а и как иначе, каждый по-своему несчастен. Вот мы после работы по домам пойдем, а они здесь останутся и неизвестно, когда к своим вернутся, да и то не все. Я вот думаю, что Мотю уже стоит готовить к выписке.
— Она только вчера с Варварой подралась, — вспомнил Петухов.
— Ой, Ванюшка, ну и насмешил! Я вон вчера с работы вернулся, а дома дым коромыслом: сын с дочкой подрались, хотя оба уже взрослые, семейные люди. Не хватило ума по-человечески в ситуации разобраться. Пошли в ход кулаки. Что ж мне теперь, обоих сюда приволочь и поместить в палаты? Говорил я и с Варей, и с Мотей. Обе себя считают правыми. Тут даже не в болезни дело. Заспорили меж собой, не совпали точки зрения. Вот и дошло до рукопашной. А разве вам не приходилось драться в детстве?
— Еще как! — вспомнил Петухов и добавил: — Я свою фамилию целиком оправдал. Задирой с самого детства был.
— А врачом как стал?
— В школе у меня была соседка по парте. Отличница! Из примерных. Колотил я ее до самого седьмого класса. Знал, что она мышей боится, так отлавливал их по подвалам и забрасывал ей за шиворот. Ох и визжала, даже стекла окон дрожали. И вдруг, по уже в восьмом классе случилось, только открыл ранец, она портфель расстегнула, а оттуда рыжий кот выскочил. И мигом па меня бросился, вернее, на руку. Я в ней мышь держал, не успел ее соседке за пазуху десантировать. Как он стал мою руку грызть и кусать, мигом разжал пальцы. Но на этот раз мышь была не из отловленных, а выращенная, белая, домашняя. Я любил ее. Ну, коту по барабану. Схватил он мою Снежанку и понесся в темный угол, я за ним. Отнял, а кот на меня заскочил верхом, кусал, царапал, требовал вернуть добычу. В ухо мне как впился,