Заходить в чужой дом без дела не положено, поэтому Джагсир, придя, задавал обычно один и тот же вопрос:
— Тетушка, не знаешь, где Никка?
Он сам прекрасно знал, где сейчас Никка, да и не было у него к цирюльнику никакого дела. Поэтому, когда мать Никки интересовалась: «Что, сынок, что-нибудь важное?» — он, потупившись, отвечал: «Ага...», сгорая от стыда за свою ложь, спешил уйти и потом несколько дней не появлялся в этих местах.
Бхани, жена Никки. вот уже с месяц как водворилась в доме мужа. За это время Джагсир не раз побывал у них, но, несмотря на все старания, так и не мог разглядеть толком молодую хозяйку.
Иногда он видел вскользь ее склоненное над работой лицо, порой мелькала обнаженная до локтя рука или стройная нога в плетении ножных браслетов. Все эти видения только углубляли рану, нанесенную его сердцу в тот день, когда Бхани явилась им без накидки. И на пути домой его потупленному взору представлялась жена Никки такой, какая она есть, весь ее облик словно отчеканивался в его душе — улыбающиеся губы, сияющие, иссиня-черные глаза, просторный, будто половинка лунного диска, лоб, точеный нос, стройная шея... Порой ему казалось, что Бхани вышла следом за ним из дома и сейчас идет вот тут, совсем рядом, по переулку. Он стремительно оглядывался — нет, никого... и, грустно усмехаясь, шел дальше.
Через месяц в деревню явился младший братишка Бхани, чтобы проводить ее в гости к родителям. Никка посадил брата и сестру на молодого верблюда, и они отправились в путь. В тот день Джагсир на своем поле рыхлил землю. На Бхани было то самое сари, что и в памятный день, когда парни приходили смотреть ее лицо. При виде этого сари у Джагсира занялся дух. Он не мог оторвать глаза от Бхани. Он забыл о Никке, который вел на поводу верблюжонка, не помнил о брате Бхани, сидевшем позади нее... Бхани встретила взгляд парня спокойно и открыто, потом, чуть опустив на лицо покрывало, улыбнулась. Джагсиру показалось, что левый глаз ее, свободный от накидки и сияющий улыбкой, словно бурав просверливает оба его глаза. Подобно зачарованной змее глядел он на Бхани, не в силах оторвать от нее взора. Но окрик Никки разрушил чары:
— Эй, ты, пособник дьявола! Как дела?
— Твоими милостями, брат, — словно в полусне отозвался Джагсир, вновь сгибаясь над работой.
Верблюжонок прошел дальше. Долго еще слышал Джагсир шаги его на дороге, но не поднимал головы и не смотрел вслед. Взгляд Бхани ослепил его, ему казалось, что больше он уже ничего не сможет увидеть...
Эту ночь Джагсир провел во дворе у Гхилы. Видя бедственное состояние друга, Гхила заставил его выпить вина, но и тогда сон не пришел.
Всю зиму Бхани провела в доме родителей, и месяцы эти были для Джагсира мертвыми. Опустела душа. Порой, когда сносить печаль становилось не по силам, он направлялся к дому Никки, но потом вспоминал, что Бхани там нет, и с полдороги поворачивал обратно. Иногда он все же заходил в дом и перекидывался несколькими словами с матерью Никки. Всякий раз, как он переступал порог этого дома, ему чудилось, что Бхани где-то здесь — печет хлебцы, чистит горошек или занята какой-нибудь другой работой. Он не мог взять в толк, что с ним происходит, не раз давал себе обещание не приходить сюда до возвращения Бхани, но вскоре забывал об этом решении.
День, когда Бхани вернулась в дом мужа, был, наверно, самым трудным для Джагсира. Она пришла — и осветила все вокруг, превратила безликую пустыню деревни в веселую ярмарку.
— Сибо, девочка, твой брат снова привел домой невестку? — спросил он у сестренки Никки.
— Да... Нынче утром. И знаешь, братец, сколько славных вещиц у нашей невестки! — затараторила девочка. — У нее есть такой маленький зеркальный сундучок... И материи красивые-красивые, цветные-разноцветные! А в зеркальном сундучке чего только нет! И кора, которой губы красят, и новый гребешок, и маленькие зеркальца... А на рубашке у нее такие золотые миндалинки-пуговки, вот как на твоей рубахе...
Джагсир взглянул на свою рубаху, на серебряные пуговицы, старые, отцовские. Странно, как он еще не растерял их... Ему вдруг стало неловко, он прикрыл рукой две верхние пуговицы и, оставив Сибо, побрел к дому. Придя к себе, он оторвал эти пуговицы.
Два дня Джагсир изнывал от желания пойти к Никке, два дня не отваживался ступить на его порог. Едва он выходил из дому, как ему начинало казаться, что все встречные пялят на него глаза. Он не смел взглянуть никому в лицо, до такой степени был убежден, что всей деревне известно, как его тянет к Бхани. За эти два дня он несколько раз доходил до проулка Никки, но тут же поворачивал обратно.