И лишь к тому времени, когда с криком петуха забылся Джагсир, благодатный сон унял боль усталых глаз Дхарама Сингха. Но боль сердца, перелившись в причудливые образы снов, окрасила небеса его пустого мира в угрюмый, землистый цвет.
Утром к Нанди пришла Сутхи — попросить лом. Увидав во дворе поминальный столбик, который ночью сложил Джагсир, она в первый момент оторопела, но тут же попыталась разведать, что, собственно, произошло.
— Эй, тетушка! — В ее громком окрике звучало и удивление и насмешка. — Что это за домик для светильника у вас во дворе?
— Какой еще домик? — не меньше Сутхи удивилась Нанди, заслоняясь рукой от солнца и оглядывая двор.
— Припадаю к ногам твоим, тетушка! — Сутхи подошла к кровати и прикоснулась к ногам старухи. — Вон он, домик-то, в том углу.
— Да пошлет всевышний здоровья тебе и твоим героям-детям, да будешь ты счастлива в старости, — ответила на ее приветствие Нанди и снова изумленно спросила: — В каком углу, сестрица-рани? Клянусь братом[23], не пойму, о чем ты...
— Вставай покажу.
Сутхи взяла Нанди за руку, помогла ей подняться и повела в угол двора.
— Вот, смотри.
Тут только осенила Нанди ужасная догадка. Старуха села где стояла, будто враз обезножела. Долго-долго ощупывала она руками мархи. Сотканное из морщин лицо то вспыхивало, то бледнело. Сутхи не могла взять в толк, что творится с соседкой, и продолжала улыбаться. Но вот она заметила, что лицо Нанди мокро от слез, и усмешка тут же пропала. Сутхи присела возле старухи.
— Что с тобой, матушка? — сочувственно спросила она, поглаживая Нанди по плечу. — Вы, верно, поставили поминальный столб в честь святого Тхолы?
— Не будет тебе нигде покоя, великий законник! — утирая слезы, дрожащим голосом проговорила Нанди, словно перед ней была не Сутхи, а сам Дхарам Сингх. — Вчера, когда я спросила, что ты сделал, ты надул мне в уши целый тайфун врак. Успокоил меня, сам домой проводил. И моего честного сына заставил душой кривить. Так будь же ты проклят в этом и будущем мире! Пусть у тебя и соломинки не останется! О ты, праведник! Так-то ты отплатил нам за наши труды.
Речь ее, путаная и отчаянная, прерывалась тяжкими вздохами. И вдруг Нанди запела:
Сутхи-то нужен был лом, но творившаяся в этом доме несуразица взволновала ее. А тут еще Нанди взялась надрывать сердце.
— Полно, матушка, ну что теперь поделаешь, — дрожащим голосом успокаивала она старуху. — Зачем тревожить душу несчастного? В чем он повинен? Человек-то какой был — ровно святой! Разве знал он, сестрица, что людское сердце чернее ночи? А эти поганцы еще получат что им причитается! Ну, ладно... Ну, перестань...
Долго старуха не унималась. Но вот ей стало вроде бы полегче, и, утирая слезы, она хрипло заговорила:
— На этих грешников он всю жизнь работал, шкуры своей не жалел... Когда смерть за ним пришла, он все сына за руку держал, так и отошел... Теперь у этого в работе день за ночь заходит... Что же они такое с нами сделали? Ох, знала бы я раньше, сестрица-рани, я бы сына и на порог к ним не пустила!
Немало прошло времени, пока Сутхи удалось кое-как успокоить соседку. Она усадила Нанди на кровать и ушла, так и не заикнувшись о ломе.
Вернулся домой Джагсир, услышав, как мать слабым, надорванным голосом поносит Дхарама Сингха и его семейство, и сразу все понял. Не сказав ни слова, он тихонько прошел в лачугу.
До самого обеденного времени сидела Нанди во дворе и отводила душу; бормоча свои проклятья. Наконец, она встала и потащилась к лачуге. Теперь она окончательно ослепла, даже слабая способность различать свет и темноту оставила ее.
— Ты пришел, сынок? — ощупывая руками дверной проем, спросила Нанди.
Но когда Джагсир тихо ответил: «Пришел», она не услышала. Где ощупью, а где по догадке, она добралась до его кровати, села возле нее на полу и начала бормотать:
— Для чего же ты, сынок, сказал мне неправду? Знала ведь я, как эти негодяи отплатят за все наши труды... Чего еще от них ждать? Они и сесть-то рядом с нами брезгуют, только издали, словно собакам, кидают нам кость. Это раньше люди для людей крови своей не жалели... А нынче...