— Ты ведь, кажется, сделал все, что хотел. А теперь ты задумал и их увести с собой?
Джагсира будто кто по голове кирпичом трахнул. Он оглянулся и увидел у ворот жену Бханты. Одной рукой придерживая покрывало, а другую уперши себе в бедро, она стояла точь-в-точь как ее свекровь Дханно. Джагсир глянул на женщину и смущенно потупился, словно и в самом деле застигнутый в тот момент, когда задумал свести со двора быков. Глядя в землю, он пробормотал:
— Да что ты, доченька... Мне бы Дхарама Сиуна...
— Заладил свое: «Сиуна, Сиуна»! — зло оборвала его жена Бханты. — Из-за тебя все в доме наперекос пошло. Бог знает в какой колодец, в какое болото вы его спихнули! Нам. может, и жить-то всего четыре дня осталось, беда в семье, а этот важный господин явился на свидание... Подумаешь, любящая душа! Устроил старухе царские поминки, заставил ахнуть всю округу, а наш дом разорил... Живут же на свете такие люди! Кабы пораскинул умишком, так не ввел бы нас в раззор! Ты нас живьем в петлю сунул! Ты... тебе...
Женщина неистовствовала, осыпала Джагсира проклятьями. А он будто онемел. Только менялся в лице. От одних слов глаза его лезли на лоб, другие камнями ударяли в голову, третьи копьями вонзались в живот и протыкали его насквозь... Эти короткие минуты показались ему бесконечными, как годы. Словно век простоял он тут, зажатый бычьими боками. Ноги его окаменели и будто вросли в землю. Он как бы уподобился дереву — грозная буря сгибает его, вновь и вновь бьет оземь, но никак не осилит, не вырвет с корнем.
Мысли и чувства Джагсира притупились: он едва слышал, смутно видел, не различал даже ячменной соломы, подстеленной под ноги быкам.
— А этот негодяй зачем сюда явился? Что еще он хочет забрать? — услышал вдруг Джагсир.
Говорила вроде бы жена Бханты — это ее слова, как речи злого духа в дурном сне, Но на этот раз голос звучал еще резче и грубее. Бедняга поднял голову, увидел перед собой Дханно, разъяренную, как сам дьявол, и в глазах у него стало совсем черно.
— Если ты чтишь память отца своего, то лучше убирайся подобру-поздорову, не то я тебя на куски разорву! Горло перегрызу! — скрипнув зубами, проговорила Дханно.
Джагсир почти не слышал ее.
— Ах ты, толстошкурый! Ограбил семью, а теперь и поджечь вздумал! Убирайся вон из моего дома!.. И если я еще раз услышу, что ты суешь нос на наше поле, я тебе ноги перебью! «Мое поле»! Вор полевой! Чего ради ты прицепился к этому полю? Может, купил его на отцовские денежки? Твоя ведьма опозорила нашего простофилю, всю жизнь его глодала и вот сожрала... Да будь она жива, я бы у нее все космы повыдрала! Что ж это вы с нами сделали?! Вам один только грех и осталось совершить — дом наш порушить, вот ты и порушил... А он-то тебя, мерзавца, на руках носил, занял для тебя ворох бумажек... На чужие деньги поминки справил... Только не знать ей, чертовке, от этого счастья в будущей жизни!.. А ты иди, убирайся из моего дома! Еще раз увижу тебя в нашем проулке — всю кровь твою выпью, так и знай!..
Дханно бесновалась, скрипела зубами. Джагсиру показалось, будто его, спящего, ударили палкой по голове. Речь Дханно все глуше и глуше доносилась до его сознания, а потом он и вовсе лишился памяти.
Для того чтобы сдвинуть с места левую ногу, потребовалось не меньше усилий, чем если бы он вздумал вырвать с корнем дерево акации. Несмотря на стужу, его прошиб пот. Столько же сил затратил он, отрывая от земли другую ногу. Колени подгибались от слабости, будто, вырвав наконец мощный древесный ствол, он совсем обессилел. Что еще там кричала Дханно, с кем он столкнулся в проулке, кто и о чем его спрашивал — он не помнил.
Вернувшись домой, он снова улегся на кровать, под свое ветхое одеяло.
Несколькими днями позже, когда Джагсир грелся на солнышке у себя во дворе, к нему пришел Раунаки и тихо, сдавленным голосом проговорил:
— Я нынче, Джагсиа, новость слышал...
И поскольку Джагсир оставил его слова без внимания, он с опаской огляделся по сторонам и таинственно продолжал:
— Говорят, Дхарама Сингха который день уже нет дома...