— А ну, убирайся, не торчи тут столбом! — скомандовал Гхила, отпихивая его в сторону. — Тетушка, — обратился он к матери Никки, — правда, я тут самый младший?
— Нынче, сынок, для меня все стали младшими, — смеясь, откликнулась она. Потом, чуть подумав, подтвердила: — Да, ты всех моложе, хотя разница-то между вами месяца в три-четыре, не больше. Мой страшила Никка старше всех вас будет.
— Прочь с дороги, упрямцы! Первая очередь всегда принадлежит младшему деверю! — заявил Гхила и вприпрыжку подбежал к жене Никки.
Она чуть пошевелилась, взглянула в его сторону и тут же снова отвернулась. Гхила медленно опустился перед ней. держа на вытянутых руках ладду, и проговорил:
— О ты, самоцветами украшенная, в дивные перья убранная, прошу тебя — отведай и покажи лицо свое. А будешь упрямиться, так мы превратим твоего милого в доброго коняшку и загоняем до смерти. Не пощадим, хоть бы он у нас в ногах валялся.
Слова парня рассмешили жену Никки, но за двойной завесой накидки лица ее не разглядеть было, и смеха этого никто не заметил. Она сидела по-прежнему неподвижно и не произнесла ни слова.
— Никка, скажи хоть ты ей! Смотри, коли не уговоришь, мы поступим с ней по-свойски! — пригрозил Геба, становясь рядом с Гхилой.
— Ладно уж! — осклабился Никка и, покосившись на мать, тихонько шепнул жене: — Покажись им, покажись! Иначе от этих псов-холостяков не отвяжешься!
— Гляди какой благородный выискался! Как по этому по носу врежут туфлей водоноса — и спрятаться негде будет! — поддразнил молодого супруга Гхила.
Не зная, что ответить, Никка принужденно захихикал:
— Ага! Ага!..
В этот момент на веранду вихрем ворвалась младшая сестренка Никки.
— Братец, тебе охота посмотреть лицо сестрицы? — спросила она Гхилу. — Давай покажу...
И она с хохотом сорвала с невестки накидку, наполовину обнажив ее голову.
— Не вредничай, дочка! — прикрикнула на нее мать.
Девочка еще раз дернула накидку и, сбежав во двор, принялась плясать.
От стыда жена Никки согнулась чуть ли не пополам. Она ухватила рукой накидку, чтобы вновь набросить ее на себя, и в это мгновение Джагсир, стоявший в стороне, увидел ее лицо. Точнее — левую половину лица. И ослеп — словно от вспышки молнии... А тело стало тяжелым, будто каменным... Такого белого широкого лба, таких прекрасных глаз, таких длинных ресниц ему еще не доводилось видеть. Впервые он почувствовал, как притягательна может быть женщина. Он замер неподвижно, словно остолбенел, ничего не видя и не слыша.
Жена Никки быстро управилась с накидкой и теперь снова была укутана с головы до ног.
— На миг сверкнула — и только-то? Не вышли у нас смотрины, друзья, зря мы с вами старались! — иронически протянул Гхила, поднимаясь на ноги.
— А долго и нельзя! — вступилась за невестку свекровь. — Два-три месяца пусть попрячется, потом, слава создателю, в ваших же домах работать будет[9].
— Пока дождемся от нее работы, она совсем госпожой заделается, — заметил Геба.
— Вот смеху-то будет, братцы! — подхватил Гхила. — Мем Никка-сахаб!
И парни, гогоча и перешучиваясь, двинулись к выходу.
Только Джагсир не смеялся. Что-то сместилось у него внутри. Земля под ногами колебалась. Не поднимая глаз, он плелся следом за товарищами без мыслей, без чувств.
В течение трех последующих дней Джагсир не встречался ни с Гебой, ни с Гхилой. Душу его грыз какой-то голод. По ночам ему не спалось, днем не работалось, он только и делал, что сидел на своем поле под тахли.
На четвертый день к нему пришел Геба.
— Что случилось, о великий безумец? — спросил он, взяв руку друга. — Что это ты маешься, будто мать схоронил?
Джагсир хотел было отшутиться, но не вышло.
— Да так... Все что-то болит... Руки, ноги... — чуть скривив рот в усмешке, соврал он.
— Э-э, будет молоть! — не поверил Геба. — Глухой переулок не спасет от вора. Слушай, дружище: недуг, что тебя поразил, покидает тело человека только вместе с жизнью. Беги от него, пока можешь, не то знаешь что получится? «Вздумалось старухе буйволице с темным человеком подружиться. Не водись дурища буйволица с тем, кто хочет мясом поживиться». Вот что будет.
Джагсир тогда отделался-таки от приятеля какой-то остротой, но вскоре он и сам стал подмечать неладное. День ото дня он все слабел, забросил борьбу, перестал встречаться с друзьями, дурачиться. Дни его проходили будто в полусне, работа залилась из рук, по ночам он не смыкал глаз. «Уж не заболел ли я в самом деле?» — думал он.
А потом им овладело бешенство, какая-то вспышка всепоглощающей, непобедимой ярости. Он начал кружить возле дома Никки. Вначале он доходил только до проулка, издали глядел на дом и поворачивал обратно. Но вот однажды он очутился возле самых ворот, и тут его словно покинули силы: войти невозможно, уйти прочь — ноги не идут. Дней через пять-шесть он настолько осмелел, что, заглянув под каким-нибудь предлогом в дом Никки, заговаривал с его матерью. А душа при этом сжималась от ужаса, как у вора, пойманного с поличным.