У Барбюса гибкое длинное туловище, подвижные, с пианистическими пальцами руки и страстно вылепленная, расчесанная на прямой пробор темновласая голова, озаренная первохристианской скорбью. Он сидит в кресле покашливая, поглаживая ламанческие усы, подле на низеньком столике лампа на ножках, остывший кофе, трубка, табак в пестрой колониальной жестянке и сброшюрованные тетради «Клартэ». Я вступил в литературу, взятую лукавым клиром декаданса, заласканную щупальцами липкой кладбищенской похоти. Ладанки мистического блуда висели всюду, от альковов кокоток до штабных будуаров вояк, и, благословив закабаление капиталом рабочих, вырвав проценты сверхприбылей, священники проповедовали разделку живого мяса на пушечное. Уже в дебютных произведениях, стихотворном сборнике «Плакальщицы», романах «Просящие», «Ад», проникнутых лицезреньием позора, алкание правды побеждает соблазн присягнуть нигилизму, когда же грянула бойня и я отправился добровольцем под пули, из-под пера моего прянул «Огонь», мазереелевский веер гравюр, триста страниц обличительных мемуаров грядущему. Мобилизованный позже коммуной, архитектурой ее эсперанто с зубчатым акцентом Кремля, я, милостию божьей и судьбы, был приглашен в дом к человеку библейского имени, который, стяжав оба Завета, полнился практическим обетованием третьего, чьи всходы дают себя знать в необозримых делах его, столь же духовных, сколь матерьяльных. Книгой о нем, величайшем из когда-либо живших, я закончил свой путь по компасу братства людей и в пасмурную погоду погребен на фамильном погосте с артиллерийскими почестями.
Нет, нет, нет, орет «Голос труда», этого не было! Подлог, подтасовка! Он не мог быть подкуплен! Не мог искренно внять каннибалу! Знаменитый писатель сознается, что его запугали!
Барбюс шатается в кресле, как еврей на молитве, закрывает лицо ладонями, доносятся сдавленно «размах», «глубина», «экзальтация», «манящая высь». Булавка накалывает букву «б», букву «у», букву «д», мягкий знак, еще девять букв, «будь ты проклят!», но тот, в кресле, истерично хохочет, а тот, на кладбище, молчит под плитой.