Набыченный, Фридман двинулся на него, еще не получив от мышц наказ, что делать; Глезер с интересом смотрел. Четырех шагов хватило наступающему, чтобы упереться кулаками в литую плоть покровителя и неуверенно толкнуть, прицениваясь. Тень от крыльев мыши в лете ощетинила щеки Глезера и унеслась в далекую пещеру, будто победитель конкурса брадобреев оснежил его островной пахучей греческою пеной и взмахом лезвия, за которым ни в одном из временных разрезов не угнаться волоките этой фразы, вернул заросшую кожу в младенчество. Фридман переминался, изнутри проминаясь, скрипучие доски изумлялись его неуклюжести. Он вежливо пихнул Глезера и был отброшен на пружинно зазвеневшую кровать. Встал кряхтя, опять полез, уперевшись. «Ты будешь валяться у синагоги, а я тебе, Марк, не подам», — сказал Глезер. «Чудненько», — подтвердил компаньон, его грузное туловище налегло на Исая. В этот раз поднялось оно тяжелее. Глезер драться умел, не единожды отбивался вручную, мог простым хуком справа положить конец безобразию, но сажать в нокдаун друга? — он ругательски отшвырнул увальня тем же макаром, а Фридман, как подмененнный, по-медвежьи разлаписто подбежал, уже не толкаясь, облапил, повис бурдюком и с картавым клекотом, сквозь толщу дум и бедствий напомнившим Глезеру горькую песенку из репертуара негритяночки в марсельском, 1923 года, кафешантане, отчего Исай глотнул имбиря и истомы изжаждавшимся заглотом, словно душу его прополоскали в соболезнующей безутешности, — Фридман с клекотом картаво заверещал, Глезер в знак сдачи махнул, отшатнулся, и разжившийся дурень выдавился в коридор.
Через полчаса виноватое шарканье разбудило Исая, он не спрашивал, было ясно и так.
Отвратительная повторяемость, думал Глезер,
Дни и ночи по кругу,
Спираль черта с два в диалектике — в матке,
Всегда вылезает до срока,
Потом жди зачатия, жди аборта,
Повторяемость, вкус падали во рту,
Крысиный хвост вдоль известковой стены,
Блевотина у парадной и раздавленный помидор.
В такой же восемь лет назад поездке.
Федерации мелкого жульничества с мелким страхом,
Который и сейчас трепещет на запястьях,
Мешая пульсу отсчитывать развитие,
Сиречь убывание моей жизни,
Но и возрастание страха большого, зубастого,
Изнуряющего желудок, как неиспользованные молоки — мошонку,
Хотя заброшенный пол затухает,
А страх пребывает и прибывает,
Также голод и желание сна,
Соратник был у меня, Захар Абезгауз, высохшая кочерыжка хрена, еврейский, в три вымени доивший адвокат, такая подлая профессия, они ж не доверяют тем, кто не дерет, не доит, не стрижет — триамбула, Исай,
Поборник молоденьких, с облезлыми коленками, закапанных мороженым гулен,
Одна из кисок, подражая киске, ворчала, выгибая шейку, «фр-фр-фр»,
По три рубля за каждое «фр»,
М-м, не считая убранных в подушечку когтей,
Щекотала пропедевтически или, с моей стороны, — гимнически, ибо, не скрываясь, кричал, да, Изя-друг, антично кричал, я всеисправно кричу, за то и платим-с,
Эти сисечки (sic! — уменьшительно),
Розовые сосательные на сисечках шишечки,
Сладкие губы, он говорил,
Лучше соленых, он говорил,
Соль это зрелость, а я своею могу торговать.
Ганзейских вензельных сборников чтитель,
Извлек из Наслаждения и Долга долг наслаждения,
Но им тоже, ленивец, манкировал,
Ради праздности маму не пощажу, ради праздности,
Виньеточного табака воскуритель.
Воскурим, предлагал, и, как египетскую заупокойным скарбом ладью, натуго заряжал папиросу гашишной начинкой, анашою видений,
Иди за мной, манил, в луга,
Где нежные лодыжки утопают,
Возьмем другой глагол,
Где чуткими стопами попирают
Лебяжью зелень асфоделей, трав,
Да не цепляйся, в смысле мягкости, не цвета,
Где винных ягод дух смешался с исфаганской мятой,
И весь кагал, надев полупрозрачные хитоны,
В кратерах созерцает отражение,
Колеблет в лупанарах возбуждение,
В сералях, Изя?
Что я хотел сказать: истина невопрошаема, за истиною следуют, но имей в виду — жор после нападает жуткий, давай-ка запасемся провиантом, сырок, пшеничная лепешка, телячья отбивная, редиска на листе салатном, как писано в Писании, превенция не грех; жаль, что девчонок нет, непревзойденное соитие под дымок, как будто весь чувствилище из члена.
А что хотел сказать я, Глезер?
Остановились в гостиничке,
Приблизительно такой же, как здесь,