Сперва Таня больше ходила для развлечения. Мать отпускала ее с Прасковьей Семеновной — «пойди, погуляй». Таня не говорила, что идет в церковь, ей нравилась игра в тайну. Сперва ее забавляло, что она молится богу по секрету от мамы, потом привыкла. Игра в тайну приучила к скрытности. Постепенно игра завлекла, стала потребностью.
Обида на Юру заставила вспомнить о церкви.
Первое ее сильное чувство… Она так верила в Юру, и вдруг все заколебалось!…
Ужас и отчаяние овладели ею… Она потянулась за утешением. Больше она не взглянет на Юру. Больше не взглянет ни на одного мальчишку. Надо куда-то кинуться… Куда? В ней вдруг стало нарастать религиозное чувство, потянуло к богу… Где он? Какой он? Она стала всматриваться. Икона… Еще вчера это было нарисованное привычное лицо. Но она стремится проникнуть глубже, дальше. Оно живет теперь… Господи! Господи Иисусе Христе… Правильно говорят. Он один никогда не обманет, не обидит… Тихий, благостный. Вечное молчание. Вечное доброе молчание.
Дома Таня молчала. В школе приходилось еще разговаривать, задавали вопросы учителя, обращались одноклассники, а дома молчала, очень уж у нее было подавленное настроение.
Даже мать заметила, что с Таней что-то творится.
— Что это ты такая?
— Какая такая?
— Точно не в себе.
— Я в себе.
— Будто не вижу.
Тут Таня расплакалась, не выдержала и расплакалась перед матерью.
— Да что с тобой?
— Просто все надоело.
— Обидел тебя кто?
— Обидели. В школе.
— Ну, в школе пустяки. Не обидели бы где в другом месте.
Замолчали. Каждая думала о своем. Мать стерла с окна пыль. Сходила в кухню, вымыла ботики. Вернулась, взялась подрубать новую простыню. Она никогда не сидела без дела. Таня тоже села за стол, достала из портфеля учебники…
Вдруг она почувствовала, что мать смотрит на нее.
— Ты что? — спросила Таня.
— Уж если не хочешь со мной поделиться, — сказала мать, — сходи в церковь, помолись, может, и полегчает…
Если бы Таню спросили, религиозна ли ее мать, она затруднилась бы ответить. Называет себя верующей, хотя с богом у нее своеобразные отношения. Она обращается с богом примерно так, как африканцы обращаются со своими божками: все хорошо — идола мажут маслом и ставят на почетное место, а если плохо и молитвы не помогают — хозяин поворачивает божка спиной кверху и задает ему порку. Мать обращается к богу, когда ей надо на что-то пожаловаться или чего-то попросить, она разговаривает с богом, как жена с мужем: дай то-то или купи то-то, хотя бог обычно ведет себя как скупой и равнодушный супруг: ничего не обещает и ничего не дарит. Сохранять ему верность помогает привычка. Лучше безвредный бог, чем новые непроверенные Друзья.
Однако бог-то бог, но от бога ничего не услышишь, а мать может и посоветовать, и поддержать.
— Меня обманули, — осмелев, говорит Таня и опускает голову.
— Как это обманули?
— Ну… Один мальчик. Из нашей школы… — произносит Таня шепотом. — Думала, любит, а он…
— А он?
Точно стекло разбилось. Таня поднимает голову, Мать бледнее, чем простыня на ее коленях.
— Что с тобой, мамочка?
— Что он тебе сделал?
— Ничего.
— Что он тебе сделал?
— Да, право же, ничего.
В голосе матери истерические нотки.
— Что вы с ним делали?
Голос матери дрожит.
— Да ты что, мама?… Ну, разговаривали… Один раз… — Таня опять опускает голову. — Один раз… поцеловал он меня.
Лицо матери багровеет.
— Дрянь! — произносит она негромко, но выразительно. — Я тебя растила, берегла, а ты… Я найду на тебя управу! В школу пойду! Пусть узнают, какая ты! Пусть обоих пристыдят…
— Мама!
— Теперь мама, да? Я и учителей пристыжу… Смотрят они за вами!
— Мамочка!
— Уйди! Уйди от меня! А то опять заработаешь! Видеть тебя сейчас не могу!
Таня знала: румянец на щеках матери — признак гнева. Лучше уйти.
Вышла в коридор, прижалась лицом к стене, заплакала. Неужели мать в самом деле пойдет в школу… Страшно подумать!
— Ты что, Танечка?
Душевная женщина Прасковья Семеновна. Ни с кем никогда не ссорится. Достатки ее невелики — работает санитаркой в больнице, а всем готова помочь.
— Мать, что ли, обидела?
Обнимает Таню за плечи и ведет к себе.
Вся комната у нее загромождена ящичками, коробочками и футлярами из-под каких-то загадочных вещей.
— Садись, милок, на кровать. Дать тебе апельсин? Меня один больной угостил.
Говорит, как водичка льется, утешительно журчит голосок.
— Мать, что ли, обидела? — переспрашивает Прасковья Семеновна.
— Да нет, просто так. Неприятности.
— А ты перекрестись, — советует Прасковья Семеновна. — Сразу полегчает.
Таня улыбается и крестится, больше в угоду доброй Прасковье Семеновне.
— Вот и хорошо…
Прасковья Семеновна облегченно вздыхает.
— Не с кем посоветоваться, — жалуется Таня. — К маме не подступиться…
— А ты с учителями.
— Что вы!
— Или с подругами.
— Не могу.
— И правда, какой от них толк, такие же девчонки… — Добрая женщина задумывается. — Хочешь, сведу к одному человеку? Большого ума мужчина. К нему многие ходят. И поприветит, и присоветует…
— Кто это?
— Духовник мой. Отец Николай. Я к нему шестой год хожу к исповеди, всем священникам священник — простой, добрый, уважительный…
— А мне он зачем?
— Ты послушай пойди, это не театр, денег он с людей не берет…
Мать тоже советует сходить в церковь. Но о чем можно говорить со священником?
А Прасковья Семеновна все журчит и журчит:
— Ни о чем я тебя не спрашиваю, мне, старой дуре, не разобраться, а этот и просветит, и наставит…
Журчит, журчит, и Таня начинает думать, что она ничего не потеряет, отчего бы и не пойти, может, она и говорить с этим отцом Николаем не станет, а вдруг впрямь умный человек, сумеет утешить…
— Хорошо, — соглашается Таня.
— Ах ты голубка моя! — восклицает Прасковья Семеновна. — Это бог наставил тебя!
УТВЕРЖДЕНИЕ В ВЕРЕ
Уговорились пойти в воскресенье. Не слишком рано, после двенадцати, когда отойдет обедня. Прасковья Семеновна заранее условилась со священником.
Шли быстро, будто на работу. Свернули в подъезд старого многоэтажного дома.
— Разве не в церковь?
— Зачем? Поговоришь на спокое, без лишних глаз…
Дверь им открыла пожилая женщина, почти старушка. Кивнула Прасковье Семеновне, знала, должно быть, о посещении, повела за собой.
Таня шепотом спросила Прасковью Семеновну:
— Жена?
— Сестра.
Таня не очень-то рассматривает комнату. Все ее внимание поглощено человеком, к которому они пришли. Умный или так себе? Добрый или только притворяется добрым? Старенький и простой. Это увидела сразу. Чем-то похож на доктора, который лечил ее, когда она болела корью, и чем-то не похожий ни на кого.
Прасковья Семеновна подошла под благословение.
— Благословите, батюшка.
Он наскоро ее перекрестил и торопливо отдернул руку, точно стеснялся Тани.
— С чем пожаловали?
Указал посетительницам на стулья.
— Да вот, привела к вам девушку.
— На предмет чего?
— Для назидания.
Отец Николай усмехается:
— В каком же назидании нуждается… Вас как зовут?
— Таня.
Таня не выдерживает:
— Вот мне говорят: молись, молись, а я даже не знаю…
— Есть ли бог?
Отец Николай угадал. Этот вопрос часто задают, и он неизменно отвечает — есть. Но когда речь заходила о доказательствах, отец Николай не столько прибегал к доводам рассудка, сколько обращался к чувствам собеседника.
Он и на этот раз не пытался ответить, указал Тане на кресло, подал ей книжку:
— Почитайте. Евангелие. Не торопитесь. Поразмыслите. И о нем, и о себе…
Раскрыл книжку, отошел. Вполголоса говорил с Прасковьей Семеновной. Потом голоса смолкли. Таня выглянула из-за спинки кресла — никого. Ее оставили одну.