Еще тренькал звонок, как Елпидифор, Раиса, Таня и чернобородый инок — Таня уже знала, что зовут его Никодим, — очутились во дворе, за сараем. Иноки в пальто, в шапках; Раиса не только сама успела одеться, но и Тане помогла на ходу накинуть пальто.
На улице смеркалось. Постройки тонут во мраке. Звонка не слышно. Должно быть, Павлуша уже отпер дверь. Все четверо сбились кучкой в закоулке между сараем и забором. Таня не понимает для чего, но вдруг Елпидифор нырнул в какую-то щель, а за ним и Раиса с Таней. Оказывается, в заборе есть еще одна неприметная калитка.
Прямо против дома синеет милицейская машина. Беглецы рванулись в сторону, быстро засеменили по переулку.
Шли молча, без слов понимали — нужно поскорее добраться до угла.
И вдруг Таня слышит свое имя…
Кричит Юра! Все настойчивее, все громче!
Но Раиса точно клещами вцепилась в Танину руку.
— Таня!!!
Таня лишь повернула голову, но прежде, чем Юру, увидела Никодима, видела, как Никодим вынул из кармана какой-то предмет, не разобрала, что за предмет, но почему-то ей почудилось, что это — орудие убийства.
Тогда она перевела взгляд на Юру, он бежал изо всех сил, она различала его, несмотря на темноту.
Раиса влекла Таню вперед, и Таня боялась крикнуть, только поднесла палец к губам, давая Юре понять, что им невозможно поговорить. Однако Раиса тут же потянула ее за угол, а Никодим, к ужасу Тани, остановился.
И вот Раиса с Таней уже свернули. Никто их больше не догоняет, на улице тихо, в окнах ни огонька, и лишь вдали тускло мерцает уличный фонарь.
Елпидифор и Раиса идут уверенно, знают, куда свернуть, все им здесь, должно быть, знакомо.
Доходят до железнодорожной станции, садятся в электричку, через десять минут вылезают на Савеловском вокзале и пешком идут по ночной просторной Москве.
На мгновение у Тани мелькает мысль… Вернуться? Даже не мысль, а какое-то смутное ощущение. Но она тотчас подавляет минутную слабость. Стыдно. Что она скажет маме? И, еще хуже, что скажет в школе? Будут расспрашивать. Осуждать. Исключат из комсомола… Нет уж, раз пошла, так иди!
Должно быть, Москва никогда не спит. Только ночью она какая-то необычная. Точно Таня попала в театр. Дома, заборы, деревья представляются бесконечными декорациями.
Иноки идут по Москве так же уверенно, как в Бескудникове. Петляют переулками, минуют скверы, пересекают улицы. Никто не обращает на них внимания. Откуда-то со стороны Каланчевки выходят к Ярославскому вокзалу.
Здесь, как и днем, всюду народ, светло, оживленно, шумно. Иноки съеживаются, сразу становятся меньше и тише. Раиса семенит к кассе. Втроем идут через зал ожидания, не проронив ни слова, долго сидят на деревянном диване.
Близится утро. Старейший говорит что-то Раисе. Та мелкими шажками семенит к буфету. Хотя иноки привыкли поститься, однако и им, должно быть, подвело животы. Инокиня возвращается с разведки. Обсуждается меню завтрака. Чай нельзя — дьявольский напиток. Кофе тоже нельзя. Но о какао в священных книгах ни слова, и, поскольку оно не запрещено, иноки считают, что оно разрешено. Берут еще по булочке.
— Черствые? — осведомляется Раиса. Ей хочется, чтобы булочки были черствые: меньше утехи человеческой плоти.
Но буфетчица обижается:
— Известно, не сегодняшние, день только начинается…
После черного хлеба и воды водянистое какао кажется сказочным напитком. Вот что может помешать подвигу… Таня отставляет стакан.
— Спасибо.
— Ты что?
— Воздержусь…
Елпидифор ласково улыбается. Раиса наклоняется к Тане, бормочет:
— Преподобный Ефрем Сирин учит, что боящийся господа не объедается…
Берет стакан и допивает — не пропадать же добру. Над Раисой дьявол уже не властен.
По радио объявляется посадка на первые утренние поезда. Все трое устремляются на перрон.
В вагоне тесновато, двое солдат сразу уступают места.
— Дедушка, к окошечку. Бабушка… А внучку к нам.
Дедушка, бабушка и внучка садятся в ряд, Раиса придерживает Таню за руку.
— Спасибо, — шепчет Таня.
Раиса щиплет ее. Больно — и не заплакать!
Солдаты интересуются:
— Далеко?
— Может, нужно что?
Трудно сказать, что заставляет солдат ухаживать за молчаливой троицей — миловидность Тани или уважение к старости.
Иноки молчат, и Таня в их присутствии не смеет ответить.
— Строгие у вас старички, — с сожалением замечает один из солдат.
Таня смотрит вниз, как наказывала Раиса.
— Покурить не желаете? — не унимается солдат.
— Не курю, — сдержанно отвечает Елпидифор и вдруг просит, и в его голосе звучит страдание: — Оставьте вы нас, у нас горе…
Больше он ничего не добавляет, предоставляя соседям широкое поле для догадок.
— Извините, — смущенно произносит солдат и больше уже не осмеливается тревожить ни Таню, ни стариков.
Вагон вздрагивает, плывут станционные постройки, поезд набирает скорость. Они едут, едут — куда? зачем? для чего? — дедушка, бабушка и внучка.
КРЕЩЕНИЕ
Едва поезд тронулся, Таня притулилась у окна. Не спалось. Елпидифор и Раиса о чем-то перешептывались. Солдаты угомонились и залезли на верхние полки. «Так, должно быть, чувствуют себя арестанты», — подумала о себе Таня… И вдруг она точно провалилась. В никуда. И так же внезапно проснулась.
Рассветало. Вагон покачивало. Рядом дремала Раиса. Громко посапывали солдаты. Но Елпидифора не было. Почему-то она испугалась. «Вышел, — подумала она, — сейчас вернется». Елпидифора она боялась меньше Раисы. Но Елпидифор все не шел. Тогда Таня осторожно тронула пергаментную руку Раисы.
— Мать Раиса… Мать Раиса…
— А? Что? — встрепенулась та.
— Где старейший?
Раиса недовольно поперхнулась:
— Не твое дело. Сошел…
— А мы не вместе?…
— Бес в тебе говорит, девка, — рассердилась Раиса. — Обязательно поближе к мужику…
— А мы где сойдем?
— Где надо.
Сошли в Ярославле. Хоть Раиса приказывала беспрестанно смотреть в землю, Таня успела прочесть вывеску. «Не глазей, не глазей по сторонам», — не переставала твердить старуха. Ехали в трамвае, в автобусе, куда-то очень далеко. Сошли где-то в пригороде, нырнули в лабиринт немощеных улиц. Одноэтажные домики прятались в палисадниках, за заборами росли вишни и яблони.
— Вот и дошли, — сказала Раиса.
Остановились у глухого забора. Раиса оглянулась по сторонам и отчетливо постучала. Из-за забора послышался лай, потом чьи-то шаги, потом голос:
— Кто там?
— Во имя отца и сына и святаго духа… Странников принимаете?
Калитка распахнулась.
— Заходи, заходи! — прикрикнула Раиса на Таню и толкнула во двор.
— Аминь, — сказал впустивший их мужчина и захлопнул калитку.
На цепи прыгал лохматый пес, гавкал и злился, не обращая внимания на окрики хозяина.
Тот склонил голову перед Раисой, а на Таню бросил пытливый взгляд.
— Послушница моя, — лаконично пояснила Раиса.
— Виктор Фролович, — представился хозяин.
— Брат Виктор, — поправила Раиса.
Он сравнительно молод, пожалуй, нет тридцати, но брюшко уже выпирает, румяные щеки лоснятся, точно смазаны салом, только серые глазки шныряют, как у голодного зайца.
— Надолго, мать? — не удержался он от вопроса.
— Как поживется, — неопределенно ответила Раиса. — Странников нет?
Виктор Фролович поморщился:
— Живет одна, прошлогодняя.
— Не вздумай вместе поселить, — распорядилась Раиса.
— Зачем же…
Он повел их в дом, через комнату, где у окна сидела моложавая женщина с пухленькой девочкой на коленях. Возле них стояла рыженькая девушка.
Таня догадалась: у окна — жена, а стоит — та, «прошлогодняя», как назвал ее Виктор Фролович.
Обе бросили на вошедших любопытный взгляд, но хозяин тотчас провел прибывших в темный коридор, пошарил у стены, толкнул раздвижную дверь, и гостьи очутились в своем временном обиталище.