Ее королевское высочество Эльга Лоретта: живое золото кос под прозрачным шелковым покрывалом, скромное, если не присматриваться к ткани, платье с по-детски трогательным кружевным воротничком. Холеные, унизанные кольцами, пальчики перебирают четки из нефрита и янтаря, синие глаза скромно опущены, а красивое лицо все такое одухотворенно-набожное, хоть святую пиши. Вот только когда мимо проковылял калека, принцесса брезгливо придержала юбку.
Дарьен перехватил меня прежде, чем я успела спрятаться в боковой капелле.
— Идемте, я познакомлю вас с… адельфи Лореттой.
Приснопамятная адельфи в этот самый миг смотрела на нас с презрительным любопытством. Он меня совсем дурой считает? Впрочем, у злости на Дарьена было очевидное преимущество: целоваться с ним мне больше не хотелось.
— Буду счастлива познакомиться с адельфи Лореттой, — я выделила два последних слова.
И пусть губы держали приветную улыбку, тон мой был холоден — ненавижу, когда наниматели врут. Думала, он не заметит. Заметил и посмотрел так, словно надеялся узреть на моем лбу огненные письмена, поясняющие причину моего недовольства.
— Что-то случилось?
Ну уж нет, больше я себе в душу лезть не дам.
— Разве? — небрежно переспросила я. И убедившись, что осанка моя идеальна, позволила себе вскрыть чужие карты. — Идемте, Дарьен, не будем заставлять вашу сестру ждать.
Ее высочество удостоила меня надменной улыбкой, но и та истаяла, когда Дарьен, представляя, назвал лишь мое имя.
— Как же родители позволяют вам путешествовать в мужском платье, да еще и со спутником, который вам не родственник?
— Лоретта!
Его светлость и аббатиса проявили удивительное единодушие. Прямо елей на мою пропащую голову. Как ни странно, тон и вопрос принцессы вернули мне равновесие. Это отношение Дарьена ставило в тупик, а презрение от благородных, к этому я привыкла.
— Мои родители мертвы, адельфи, но, полагаю, они посчитали бы характер взаимоотношений с моим спутником достаточной причиной.
Миг я наслаждалась ошеломленным лицом принцессы, после чего спокойно добавила:
— Боюсь, больше я говорить не вправе. А сейчас прошу меня извинить, мне необходимо приступить к покаянию.
И объясняйтесь с вашими женщинами сами, ваша светлость!
Шорох чьих-то шагов растревожил тишину дремлющего храма. Неужели отец Этьен решил проверить, насколько прилежно я каюсь? Женщинам, видите ли, не пристало брать в руки оружие. Женщина — сосуд, предназначенный для чадородия и молитвы. Слышала бы это Хельтруда Освободительница, оттяпавшая у Тевмении Нормань и лишившая Касталию половины флота, то-то посмеялась бы. А вот Дарьен, спорю на золотой, отделается десятью молитвами и, может быть, трехдневным постом. Похоже, лягушек и крапивы маловато будет. Лютика на него натравить?
— Алана.
Помяни волка!
— Вы? — от неожиданности я почти подпрыгнула.
После вечерней службы он не появлялся в храме, а, значит, не исповедался и сейчас должен видеть сытые сны.
— Я, — он присел рядом, улыбнулся, и моя злая решимость поплыла прогорающей свечой, — подумал, что… Вот.
И протянул мне яблоко. Прошлогоднее, но наверняка вкусное. А полумрак храма и голод делали его и вовсе идеальным.
— Где вы его взяли? — я старалась не смотреть на тонкую алую кожицу, но яблоко влекло меня, как маяк заплутавший в бурю корабль.
— Стащил. За ужином.
«Вы шутите?» — хотела спросить я, но, заглянув в синие, даже в темноте, глаза, только вздохнула.
— Вы же понимаете, что нельзя выносить еду из трапезной. А уж тем более подсовывать ее кающейся грешнице.
— Вы устали и голодны, следующая трапеза в полдень, не спать же вам голодной.
Яблоко легло на скамью между нами.
— О, не стоило беспокоиться, — я переплела пальцы и сглотнула наполняющую рот слюну.
Несколько вдохов мы сидели молча, и с каждым следующим становилось все тяжелее не замечать его присутствие. Яблока, конечно. Впрочем, Дарьена не замечать тоже не получалось.
— Это ведь вся ваша епитимья?
— Что это? — мне стоило усилий не повернуться на звук его голоса.