— Алана?
Пусть мастер Бао говорил, что с его лапищами никогда не постичь тонкой науки чтения сердечных токов, но девять из двадцати восьми видов пульса Дарьен все же различал. Он присел на кровать и, придерживая на коленях обмякшую Алану, положил три пальца на тонкое запястье. Сначала правое, потом левое. Нахмурился, вслушиваясь в сбивчивый говор сердца.
Усталость и сильная, свидетельствующая, больше не о тяжелой работе, — хотя трудилась она сегодня немало — а о высоком нервном напряжении. Вот этот сбой в верхней части — голова. Наверняка опять разболелась. А в центре?
Тут Дарьен споткнулся — ритм стучал то ли о проблемах с отправлением естественных надобностей, то ли о возмущении половой конституции. Нижний же отдел находился у Аланы в полной гармонии.
А рука под пальцами была тонкой и пахла — Дарьен наклонился — лечебницей, опилками этими красящими и, кажется, вереском. Он поднес запястье к лицу и готов был поклясться, что запах усилился.
Южанка. Дитя вересковых пустошей, пересыпанных, словно яшмой, валунами в пятнах бурого мха. У нее живое лицо, которое Алана прячет под маской учтивости, и строптивые волосы, не желающие оставаться в плену шпилек. А глаза голубые, как горное озеро. Растерянные, недоумевающие, сердитые. Очень сердитые.
— Что?
Она попыталась сесть, и лицо ее стало совсем близко. И губы. Знакомые они у нее какие-то.
— Почему? — знакомые губы вытянулись в незнакомую строгую линию. — Что вы делаете?
— Лечу, — решительно ответил Дарьен, смыкая руки в кольцо.
Теперь не убежит.
И тело ее вот так, на руках тоже было знакомым. Что за екаевы проделки?!
— Лечите? — растерянно пробормотала Алана.
— Лечу. Сами говорили запах этот от головы помогает.
Она покраснела, едва заметно, и впору решить — это лишь игра света на коже. Вот только опущенный взгляд и участившееся биение сердца выдавали ее смущение. И было в этом что-то невыразимо трогательное, особенно если вспомнить, как несколько дней назад эта же женщина спокойно перерезала горло бандиту. Голой.
А вот последние вспоминать не следовало совершенно.
— Отпустите меня, — она все еще старательно не смотрела ему в глаза, — пожалуйста.
— Уверены?
И пауза перед коротким: «Да» — сказала Дарьену именно то, что хотелось услышать.
Он аккуратно поставил Алану на ноги и, помедлив, отпустил.
— Благодарю.
Подхватив с грубого шерстяного покрывала свой кафтан, Алана медленно и с прямой, как мачта, спиной пошла к двери.
— Проводить вас?
Он поспешно нырнул в рубаху и потянулся за правым сапогом, но глаз с упрямицы не спускал: вдруг опять плохо станет, а пол твердый, ударится еще.
— Нет.
— Ну, значит, просто прогуляюсь. Я говорил вам, что люблю прогуляться перед сном?
— Да. Нет, — она надела кафтан и, похоже, сражалась с пуговицами. — Вы говорили, но провожать меня не стоит.
— Бросьте, Алана. Неужели вы думаете, я отпущу вас одну после того, как вы потеряли сознание от усталости? — Дарьен поднялся. — Выбирайте. — сказал он подойдя и все же не взяв ее под руку, — или вы позволяете вас проводить, или я уступаю вам свою кровать.
Она громко и почти зло втянула носом воздух.
— До входа в дормиторий, — а вот выдох вышел каким-то обреченным. — дальше вам нельзя.
Всю обратную дорогу Дарьен насвистывал, а зайдя в комнату, обнаружил, что она забыла перчатки. И запах вереска.
Подковы Лентяя сминают лиловый ковер, изредка позвякивая о серые спины валунов. Я поворачиваю голову, чтобы увидеть вздымающиеся на горизонте башни Чаячьего Крыла — самостоятельно мне разрешают ездить только в пределах видимости и никогда на север. Но сегодня Брокадельен не манит меня. Моя цель — Утес Великана с которого, говорят, можно услышать звон колоколов Кер-Ис, а в солнечный день даже увидеть светлые башни затонувшего города.
В замке суматоха — родители ждут важных гостей — и мне удается ускользнуть. Со мной железный нож — дар отца и теплый плащ с узорной каймой, сотканный материнскими руками, а сердце мое полно решимости. Я сжимаю колени, и Лентяй прибавляет шагу. Нужно доехать до утеса и вернуться, пока дома не поднялся переполох.
Фигуру на фоне серого, как прадедов доспех, неба, я замечаю издалека. Точнее, не ее — сперва я вижу волосы. Длинные, длиннее чем у меня, они летят, словно подхваченный ветром плащ. Я замираю, завороженная этой живой волной, а Лентяй все трусит вперед. Ближе к фигуре, балансирующей на самом краю утеса.