Я прихожу в себя резко, будто кто-то бросил пригоршню снега за шиворот.
— Назад! — кричу я, поспешно выпадая из седла. — Отойди назад!
— Уходи!
Ветер доносит звук хриплого, ломающегося голоса. Мальчик?! Я не знаю, кто он и как оказался здесь. Но глаза мои говорят, что он человек, и сейчас его жизнь в опасности: скалы Бру-Калун коварны, а каменные зубы, выступающие из воды, остры.
— Там скользко, — я пытаюсь говорить спокойно, но строго, как мама. — И обвалиться может.
— Уходи, я сказал!
Вот же ж! Топаю ногой от злости. Ну как он не понимает?!
— А я говорю, там опасно!
— Уходи! — он кричит так, будто ему больно. — Я тебе приказываю!
— Вот еще! — гордо вскидываю подбородок. — Ты на моей земле! Это Я приказываю: отойди от края!
— Я тебе сейчас…
Он резко поворачивается, и я вижу бледное лицо с закушенной нижней губой. И блестящие глаза, синие, словно море летом. Но в следующий миг эти глаза становятся большими, как плошки, кулаки взлетают в воздух, и под мой вскрик упрямец заваливается.
Святая Интруна, спаси и защити!
Я подаюсь вперед и вижу, что мальчик, хвала Интруне, успевает извернуться, плюхнуться на живот и отчаянно вцепиться в землю. Ноги в богато украшенных сапогах пинают пустоту.
— Замри! — кричу я, и он наконец-то слушается. — Не шевелись!
Я оглядываюсь по сторонам, но натыкаюсь только на вопросительный взгляд пони. Вокруг ни души, и я никак не успею привести помощь. Хмурюсь, думая, как бы поступил отец. Мои пальцы сжимаются на рукояти ножа, и ткань плаща гладит их, даря мне идею.
— Я тебя сейчас вытащу!
Мальчик молчит. Только смотрит на меня, и в синем взгляде я вижу страх. И отчаянное желание выжить. Не колеблясь, срываю плащ, подхватываю один из валяющихся под ногами голышей и увязываю в ткань, чтобы ее не сносило ветром. А затем аккуратно бросаю.
Синяя полоса ложится на стебли вереска, связывая меня с упрямо цепляющимся за жизнь мальчиком.
— Сможешь подтянуться? — спрашиваю, ложась на живот.
Святая Интруна, спаси его, и я закончу вышивку к твоему дню! Клянусь честью рода Морфан!
— Ты не удержишь, малявка, — мальчик скалится, но голос его дрожит. — Уходи!
— А ну лезь давай! — прикрикиваю я и добавляю несколько слов, подслушанных, на тренировочной площадке, когда командир гарнизона гонял новичков.
Он вздрагивает и перехватывает ткань, которая натягивается тетивой, и я молюсь святой Интруне и совсем немного той, чье имя мне запрещено называть, чтобы сил моих хватило. Ладони горят, словно я по глупости сунула их в большой очаг. Мальчик ползет медленно, упираясь локтями, и, очевидно, старается не рассчитывать только на мою силу. И все же он тяжелый, слишком тяжелый для меня.
Святая Интруна, спаси и защити!
Наконец, носки высоких кожаных сапог скребут по земле. Мальчик замирает, зарывается носом в вереск, а потом резко переворачивается на спину. И лежит, раскинув руки. Дышит. А лицо, обращенное к небу, такое счастливое. Красивое.
— А ты молодец, малявка.
Да чтоб тебе жабой стать!
Рывком я подтягиваю к себе мятый плащ. Грязный — опять мама огорчится. А все из-за этого! Кого?
— Кто ты? — озвучиваю прыгнувший в голову вопрос. — И откуда тут взялся?
— Не твое дело, — говорит он таким тоном, что у меня просыпается немедленное желание его стукнуть.
Я подхожу, наклоняюсь над ним и приказываю:
— Назовись!
— Отстань!
— Не отстану!
— Почему?
Он приоткрывает синий глаз.
— Потому что, ты на моей земле. И по праву баронессы требую тебя назваться!
Я пытаюсь подражать отцу, и даже подбородок выпячиваю, как он. И глаза, хотя они у меня мамины, прищуриваю. Но мальчишка этот только садится и фыркает:
— Иди ты знаешь куда, баронесса!
И пытается встать, но падает и, сцепив зубы, бледный, как молоко, хватается за лодыжку. Ему больно, по лицу же вижу, что больно, а он молчит.
— Больно? — я присаживаюсь и протягиваю руку к ноге. — Дай посмотрю.
— Да уйди ты наконец!
Кричит. Я, когда в первый раз с Лентяя упала и ногу подвернула, тоже кричала, плакала даже, а этот — нет.
— Не уйду, — его упрямство придает мне сил. — И тебя не оставлю. Ты, наверное, ногу подвернул, когда падал. Я отвезу тебя в замок. Он там, видишь? Давай, помогу подняться.
Я протягиваю руку, но мальчик пытается подняться сам. Падает. И опять пытается — упрямый. Я вздыхаю, как мама, когда отец отказывается пить целебные травы, отхожу и подвожу Лентяя.
— Забирайся. Я подержу. Только аккуратнее.