Дарьен привычно опустился на пол, скрестил ноги, развернул дорожную карту и с головой ушел в маршрут и заметки, набросанные аккуратным почерком. Сквозняк взъерошил отливающие медью волосы, и на миг показалось, что по ним от макушки до шеи ласковым касанием прошлись чьи-то тонкие сильные пальцы.
К первой трапезе Алана не пришла. И все время, что монахиня бубнила псалмы из книги Всеотца, Дарьен то и дело останавливал взгляд на пустующем месте за столом. Он ведь видел ее сегодня. Мельком во время утренней службы. Алана стояла у дальней скамьи рядом с грозного вида монахиней и выскользнула из храма прежде, чем он подошел. Неужели ей стало хуже?
Справа, отвлекая, вздохнула Эльга. С выражением величайшей скорби сестра водила ложкой в тарелке с кашей, кривила губы и вздыхала так, словно жизнь ее — суть череда бесконечных страданий. Белек чудила со вчерашнего дня. И все разумные доводы разбивались о дрожание округлого подбородка и полные слез синие, как у Дарьена, глаза. Она не могла, просто не могла ехать в этом! В чем этом Дарьен так и не понял. И, ладно Алана, почему крестная, также благородная адельфи, может путешествовать без помпы, а Эльга нет, не понял тоже.
Да воду по тем демоновым ступеням было проще таскать, чем объяснить сестре, что нет у них ни времени, ни возможности возиться с горой сундуков. И, нет, камеристка, разделившая с Эльгой тяготы заключения в монастыре (он было хмыкнул, но девочка, кажется, говорила серьезно), поехать не сможет.
Эльга не понимала. Упрямилась, а Дарьену не хотелось сгоряча порвать все еще тонкую связь с сестрой, которую он помнил большеглазым улыбчивым свертком кипенно-белых батистовых пеленок, отчего-то похожим на белька тюленя. Он поговорит с Эльгой еще раз, попробует найти слова, объяснить. В конце концов она ведь хочет уехать из монастыря.
И все же почему Алана не появилась в трапезной?
Когда надтреснутый голос монахини стих, аббатиса посмотрела на Дарьена, а точнее, на яблоко, которое он почти всю трапезу задумчиво перекатывал в пальцах и строго прошептала:
— Дарьен, прекрати играть едой. Лоретта, — и мгновение спустя чуть громче, — Лоретта?
— Да, сестра Мария-Луиза, — сестра, явно намеревавшаяся улизнуть по-тихому, замерла и натянуто улыбнулась.
— Займись, пожалуйста, сборами. Я зайду после того, как покажу Дарьену сад. Святая Интруна, Дарьен, да оставь ты уже это яблоко. Или съешь. Знаешь же, нельзя выносить еду из трапезной. Лоретта, — аббатиса обернулась на гневное сопение, — ты хотела что-то сказать?
— Нет, сестра Мария-Луиза, — но во вздернутом подбородке Эльги явно читался вызов.
— Прекрасно, дорогая, — безмятежно улыбнулась аббатиса. — И помни, все твои наряды, случайно оказавшиеся в дорожном сундуке, будут пожертвованы в пользу неимущих.
— Вы…
— И драгоценности тоже.
Принцесса с мольбой посмотрела на Дарьена, но тот малодушно притворился, что изучает роспись на потолке. И опустил взгляд, только когда затих гневный стук каблучков и скрылась из виду пышная синяя юбка.
— Не думала, что ты так интересуешься житием святой Интруны, — аббатиса сбила с рукава невидимую пылинку.
— Очень талантливо нарисовано, — серьезно заявил Дарьен.
— Брат Гинделюк, чья рука сотворила это… богоугодное деяние, вне сомнения, талантлив, — аббатиса задумчиво посмотрела на шестипалую ладонь святой, держащую чашу размером с добрый котел.
— Любой человек милостью Всеотца в чем-то да талантлив. Идем, Дарьен нам нужно поговорить.
Яблони в монастырском саду стояли белые, словно невесты. Аккуратно нагнув узловатую ветку, Дарьен зарылся носом в мягкие цветы и глубоко, полной грудью, вдохнул. Сзади раздался тихий смех аббатисы.
— Не вздумай лезть на дерево.
— Не буду, — сказал он, ощущая в себе непреодолимое желание немедленно на это самое дерево влезть. В имении семьи Бьявиль, где они с мамой часто гостили, тоже был сад. Вишневый. — О чем вы хотели поговорить, крестная?
Погода хорошая. Вот бы держалась до приезда в столицу.
— Я благодарна, — она жестом пригласила его следовать за собой, — что ты не стал потакать Эльге. И просила бы тебя не делать этого в будущем.