Вряд ли те двое подпустили бы его достаточно близко, а увернуться от арбалетного болта удается не всегда. Это Дарьен усвоил на собственной шкуре.
— Я доверяю ей и прошу вас помнить об этом.
Потому что есть раны, которые не затягиваются, и долги, которые невозможно вернуть.
Аббатиса молчала. И смотрела: долго, изучающе, будто видела впервые. Наконец, она похлопала его по руке и сказала с улыбкой:
— Я рада, — и радость эта была как если бы Дарьен верно ответил сложный урок, — что ты научился оценивать людей по способностям и характеру, а не по титулам. Твоему покойному отцу этого, к сожалению, недоставало.
Теперь молчал Дарьен. Дышал, вспоминал про себя всех демонов Дзигоку, думал, так ли нужна эта карета, а убедившись что пальцы, наконец, удалось разжать, повернулся и заглянул в знакомые с детства зеленые глаза.
— Крестная, пожалуйста, не делайте так больше. Никогда.
— Как? — удивленно спросила аббатиса.
— Не устраивайте мне проверок. Я давно уже не ребенок.
Она вздрогнула и отвела взгляд.
— Вижу. Теперь вижу. Но, — ее улыбка была тоскливой, как волчий вой, — сердце мое видит мальчика в бархатной курточке, перепачканного вишневым соком. Простишь ли ты своей старой крестной эту слабость?
Раздражение ушло, как вода в песок.
— Да какая же вы старая?!
— Мой дорогой, — тихо засмеялась аббатиса, — а комплименты тебе по-прежнему не удаются.
Дарьен пожал плечами, виновато улыбнулся и предложил женщине руку.
Вишни он терпеть не мог. А вот зеленоглазый, как мать, непоседа Бран любил.
Переступая порог высокого каменного с драгоценными вкраплениями витражных окон здания, Дарьен поймал себя на мысли, что это первый его визит в монастырскую больницу. Да и, в принципе, в больницу. Раньше, случись ему заболеть, рядом тотчас же появлялся королевский хирург в черной шелковой шапочке, а за ним дородная сестра Галена. Вместе они ставили Дарьена на ноги. До следующей треснувшей ветки, скользкого камня или подвернувшейся под копыта коню лисьей ямы. И вообще, больницы и благотворительность были тогда в его понимании делом исключительно женским. А оттого не очень-то интересным.
Странно, но запах в просторном, залитом просеянным сквозь разноцветное стекло светом, помещении ничем не походил на удушающее зловоние гребного отсека. Людьми здесь пахло, что неудивительно, ведь, насколько мог видеть Дарьен, их здесь было немало, но телесные запахи мешались с ароматами трав, мазей, едкого мыла, ладана и наваристой каши. С мясом.
Полгода. Каких-то полгода сытой жизни и тело почти забыло, каково это — держаться на воде, отсыревшем хлебе и пустой бобовой похлебке. Дарьен поморщился, потер словно отяжелевшие запястья и, отвлекаясь от обнажившихся, словно рифы при отливе, воспоминаний, попытался разглядеть среди хлопочущих женщин Алану.
Взгляд раззадоренной гончей метался от синих велонов на головах монахинь, к белым покровам послушниц, а от них, к белым, но чаще все же черным вдовьим чепцам мирянок, пока не остановился на знакомой фигуре. Алана строгая и сосредоточенная кормила с ложечки неподвижного старика с пожелтевшим, осунувшимся лицом, и изредка кивала его словоохотливому соседу — кровати в больнице были двухместными. Не выпуская ее из поля зрения, Дарьен подошел к установленной напротив входа статуе Всеотца и привычно поднес сложенные щепотью пальцы к левому глазу, повел невидимую линию к правому, затем вверх к середине лба и вниз, дорисовывая священный треугольник. Этому, как и некоторым другим, привычным, казалось бы, с детства вещам, пришлось учиться заново. А некоторые так и остались в прошлом. Волосы например, или потребность быть первым, или лента. Голубая шелковая лента, сгоревшая вместе с «Шинсо», так и не дошедшим до берегов Арморетты.
Алана отставила миску, отерла тряпицей тонкие губы старика и с помощью соседа спустила того ниже: так, чтобы взгляд больного упирался в витраж, прославляющий исцеление Всеотца святой Интруной. Кивком поблагодарив вполне здорового на вид мужчину, она поднялась, подхватила свободной рукой небольшую табуретку и повернулась к проходу между рядами кроватей. Дарьен уже готов был пойти к ней, когда из боковой галереи выбежала запыхавшаяся послушница и, остановившись возле Аланы, что-то взволнованно зашептала.
«Ну, на ногах она держится куда увереннее, чем вчера», — подумал он, провожая взглядом напряженную спину в синем хабите. А о самочувствии можно справиться после ужина. Однако на ужине Алана не появилась.
Не было ее и в храме, куда Дарьен специально заглянул перед сном. Не то, чтобы он не доверял крестной. Так, на всякий случай. Эльги, кстати, там тоже не оказалось, однако это уже была не его забота.